«Чтоб вы провалились!» – подумала Маша. Настроение у нее испортилось окончательно. Она надела наушники и принялась слушать музыку. Но уже через пять минут швырнула их на кресло, разделась, легла на тахту, натянула одеяло на голову. Однако сон не шел.
Ночью, когда отец и мать легли спать, Маша выбралась из своей комнаты, подошла к секции. На последней полке стояла соломенная шкатулка, в которой родители обычно хранили деньги. Она сняла шкатулку, открыла ее. Та оказалась пустой.
Рыдания душили Машу, она чувствовала свое бессилие перед надвигающейся бедой.
– Нет, к черту! Надоело все! – бормотала она, направляясь в кухню.
В шкафчике рядом с умывальником хранилась домашняя аптечка. Мать постоянно жаловалась на бессонницу. Маша знала, что в пластмассовой бутылочке с закручивающейся пробочкой хранятся снотворные таблетки. Она взяла всю бутылочку, зажала ее в кулаке, налила в стакан минералку и, тихо шлепая босыми ногами по паркету, пошла в свою комнату.
Сил писать записку у Маши уже не было, да и что тут напишешь, родителей и подруг она сейчас люто ненавидела. Она едва сдерживала рыдания, плечи вздрагивали.
Маша высыпала таблетки на свой стол и пересчитала их. Было двадцать девять таблеток. Она отделила девять, всыпала их в бутылочку, завернула пробку, а двадцать штук переложила себе на ладонь. Таблетки были маленькие, беленькие с черточками посредине.
– Радиус, нет – диаметр, – глядя на последнюю таблетку, лежащую на ладони, прошептала она, затем отправила ее в рот и запила водой.
Маша легла на тахту и вытянула руки вдоль тела. Кончики пальцев дрожали. Она смотрела в потолок, затем закрыла глаза. По щекам текли горячие слезы, ресницы дрожали. Лицо постепенно бледнело, ресницы перестали вздрагивать, а минут через пятнадцать из уголков рта потекла слюна. Маша несколько раз судорожно дернулась, изогнулась и, уткнувшись головой в стену, замерла.
Она уснула навсегда.
* * *
И Алиса Мизгулина, и Вероника Панина эту ночь провели в страшном смятении. Они вскрикивали во сне, бормотали. Вероника перед рассветом даже покурила в форточку, чтобы хоть как-то успокоиться, и только после выкуренной сигареты смогла уснуть.
В девять утра ее разбудил телефонный звонок.
– Слушаю…
– Вероника, это я. Ты скоро выйдешь?
– Я еще глаза не продрала, я еще сплю.
– Но мы же договорились в девять.
– Хорошо, в девять буду. Сейчас-то сколько?
– Половина девятого.
– Хорошо, Алиска, я встаю.
Но вместо того, чтобы встать, Вероника поправила подушку, уткнулась в нее лицом и тут же уснула.
Алиса сидела во дворе. Ни Маши, ни Вероники не было, и она решила: «Пойду к Паниной. Наверное, спит. Она всегда так: сотворит гадость, а потом спит, как будто бы ничего не происходит».
Она двинулась к подъезду и в это время увидела «скорую помощь», которая, оглушая сиреной и сверкая мигалкой, влетела во двор. «Наверное, от жары какой-нибудь старухе плохо стало», – подумала она.
Звонок Алисы выдернул Веронику Панину из-под простыни. Она подошла к двери и заспанным голосом крикнула:
– Ну кто там?
– Это я, Алиса.
– Заходи.
Через пятнадцать минут девчонки были уже во дворе. Но то, что они там узнали, было для них как гром среди ясного неба.
– Это мы виноваты с тобой! – кричала Алиса и хватала Веронику за рукава куртки.
– Да, мы, – призналась Панина. – Пошли отсюда быстрее!
Возле подъезда Маши Соловьевой стояли «скорая помощь» и милицейская машина.
Без десяти девять мать Маши Соловьевой толкнула дверь в комнату дочери:
– Долго ты еще спать собираешься? – женщина была раздражена. – Вставай, иди в магазин. Всю работу на меня взвалила. Взрослая дочь, а все делать приходится мне, – она в руках держала деньги. Дочь на замечание матери никак не реагировала. – Ты думаешь вставать? Давай быстрее!
Мать окинула взглядом комнату дочери. Ее взгляд остановился на пластмассовой бутылочке, стоящей на краю письменного стола.
– Снотворное… – произнесла она. – Ты что, таблетки мои брала? Кто тебе разрешил, кто позволил? – она потянула за край простыни. – Вставай быстро, я тебе сейчас задам!
Но уже через несколько секунд женщина издала истеричный вопль и, медленно теряя сознание, стала оседать на кровать рядом с мертвым ребенком. Она очнулась быстро, принялась трясти дочь за плечи. Маша не подавала признаков жизни.
– Доченька, доченька, открой глаза! Что с тобой? Что с тобой случилось? Да проснись же, проснись! – еще не веря в то, что произошло, женщина пыталась привести дочь в чувства. – ; Открой глаза, дорогая! Прости, прости, что я на тебя кричу! Просыпайся же, просыпайся!
Тело дочери было холодным, руки уже не гнулись, кончик языка торчал изо рта. Женщина бросилась к телефону, принялась вызывать «скорую», истерично вопя в трубку:
– Моей дочери плохо, она не просыпается! Приезжайте скорее!
– ..?
– Четырнадцать лет.., четырнадцать… Слышите? Выпила таблетки снотворного… Маша Соловьева, – женщина с трудом смогла вспомнить адрес.
– ..?
– Мать, мать звонит вам, вот кто! Скорее! Немедленно!
После звонка женщина бросилась на лестничную площадку, принялась звонить соседям.
Приезд «скорой помощи» Алиса Мизгулина видела: она в это время пересекала двор, направляясь будить Веронику Панину. Через два часа Вероника и Алиса уже сидели на крыше восемнадцатиэтажного дома. Они дрожали, плакали, просили прощения друг у дружки и вместе у мертвой Маши. Они понимали, что обе виноваты в смерти своей подруги. Над двумя сидящими на корыте из-под цемента девочками кружили, рассекая воздух острыми крыльями, ласточки. Они пищали, словно предупреждая девочек, умоляя их одуматься.
– Все, нам уже не жить, – сказала Вероника.
– Почему не жить?
– Нас с тобой посадят в тюрьму.
От всего происшедшего у Вероники мутился рассудок. Ее ум, ее сердце упорно пытались найти виновного, мысли лихорадочно носились по кругу.
– Мы, мы с тобой виноваты, слышишь, Алиска?
– Нет, не мы.
– Нас посадят в тюрьму, все узнают, чем мы с тобой занимались. Ей уже все равно, она уже спаслась, – Вероника вспомнила когда-то давным-давно слышанное, что человек, находящийся под следствием, но покончивший жизнь самоубийством или даже умерший своей смертью, считается невиновным.
Потрясение было сильнейшее. Может быть, попадись сейчас подругам какой-нибудь сердобольный человек, который их внимательно выслушал бы, дал бы им выговориться, выплакаться, нарыдаться вдоволь, на душе у них полегчало бы, возможно, этот человек – неважно, мужчина или женщина, богатый или бомж, – смог бы им дать верный совет и отговорить от страшного шага.