Свернув за угол, куда не доставал свет укрепленных на фасаде школы ртутных фонарей, Перельман вздохнул свободнее. Окно мужского туалета располагалось в торце здания. Михаил Александрович заранее позаботился о том, чтобы оно было открыто, начисто сорвав с него все шпингалеты при помощи фомки. Если бы на месте Михаила Ивановича был другой сторож, Перельман не отважился бы на такую грубую работу, которая могла быть обнаружена во время вечернего обхода и сведена на нет при помощи молотка и пары гвоздей. Но старик Струков никогда не утруждал себя такой утомительной формальностью, как тщательный осмотр принимаемого под охрану помещения, по старинке полагая, что воровать в школе нечего, кроме классных журналов с двойками и колами. То, что на дежурство сегодня заступил именно он, Перельман считал указующим перстом судьбы.
– Все одно к одному, – пробормотал он и толкнул раму.
Дождя не было уже давненько, и сухая, как порох, оконная рама открылась легко, негромко стукнув ручкой о стекло внутренней рамы. Михаил Александрович привстал на цыпочки и нажал посильнее. Окно распахнулось с торжественной медлительностью, словно приглашая его вступить в новую жизнь или заманивая в смертельную ловушку.
Перельман огляделся в последний раз и решительно забросил в черный проем окна свою свернутую сумку. Теперь пути назад не было. Он подпрыгнул, уцепился пальцами за нижний край оконного блока и легко подтянулся на руках. Тело у него было сильное и ловкое. Когда-то он приобрел гири и начал накачивать мускулатуру, чтобы в подходящий момент суметь постоять за себя. До настоящей драки дело так и не дошло, зато его занятия очень пригодились теперь, когда нужно было действовать быстро и без лишнего шума.
Осторожно соскользнув со щербатого, изрезанного перочинными ножами подоконника на сухой кафельный пол, он первым делом плотно закрыл окно, чтобы случайный прохожий или вернувшийся милицейский патруль ничего не заметил. При мысли о милицейском патруле по спине у него пробежал неприятный холодок. Он понятия не имел о том, что милицейская машина объезжает школу, и это был непростительный просчет. А если они наведываются сюда каждый час или даже каждые полчаса? А если они не только объезжают школу, но и заходят внутрь, чтобы сменить обстановку и поболтать со сторожем? Как быть, если он наткнется на них, уходя с места преступления с тяжелой сумкой? Конечно, предусмотреть все просто невозможно, но о том, что школу охраняет не только пьяница-сторож, можно было как-нибудь догадаться.
Он еще немного постоял, переводя дыхание. Страшно хотелось курить, но теперь, когда он начал действовать, расслабляться было нельзя. Кто знает, какие выводы могут сделать современные криминалисты из откатившегося в сторону столбика пепла или окурка, по рассеянности брошенного на кафельный пол? Кто знает, не попадется ли на глаза случайному прохожему тлеющий в темном окне школьного туалета огонек сигареты? Рисковать не стоило. Кроме того, решил Перельман, выкуренная в полной безопасности после завершения дела сигарета будет ему наградой за страх, которого он натерпелся в аллее.
Он подобрал с пола сумку. Жесткий целлофан, из которого она была сшита, противно захрустел. Лежавшие внутри баллончики с краской негромко звякнули, соприкоснувшись алюминиевыми боками. Услышав этот глухой звук, Перельман криво улыбнулся. «Я вам покажу черную мессу, сопляки», – мстительно подумал он.
Дверь туалета открылась без скрипа. Это было неудивительно: туалет располагался в тупике, где, кроме него, находились только столярная и слесарная мастерские, в которых учитель труда Бурцев пытался прививать юным белоручкам элементарные трудовые навыки. Между делом тот же Бурцев время от времени смазывал дверные петли как в своих мастерских, так и в обоих туалетах – мужском и женском.
Перельман прокрался по коридору, стараясь держаться поближе к стене – доски на середине коридора были расшатаны тысячами детских ног и противно скрипели при каждом шаге. Он добрался до небольшой рекреации, где были три застекленные двери. Две из них вели на лестничные пролеты, которые расходились отсюда в разные стороны, чтобы снова сойтись на втором этаже, а третья открывалась в вестибюль. Через нее в темную рекреацию проникал рассеянный голубоватый свет. Сквозь захватанное пальцами дверное стекло Перельман видел сторожа, который дремал, уронив плешивую голову на свой столик рядом с телефонным аппаратом. Михаил Александрович сделал в сторону своего тезки непристойный жест и стал подниматься по лестнице.
Хотя школа и была непривычно пустой, словно вымершей, Перельман почувствовал себя здесь гораздо увереннее, чем в темной липовой аллее. Поднимаясь по знакомой лестнице, было очень легко вообразить, что ничего особенного не происходит. Как будто он сильно задержался после работы. Кстати, такая мысль у него была: засесть в кабинете, запершись изнутри, и там дождаться темноты. Но он решил, что будет лучше, если кто-нибудь из учителей сможет рассказать, что ушел из школы вместе с ним. Это, конечно, не алиби, но кто станет его подозревать?
Первым делом он отправился в кабинет истории, отпер дверь своим собственным ключом и, не включая света, полез в стенной шкаф. Завернутая в газету фомка лежала на дне шкафа под ворохом карт и наглядных пособий. Перельман взялся за нее, но тут же спохватился, полез в карман и натянул на руки тонкие резиновые перчатки, купленные несколько часов назад в хозяйственном отделе гастронома. После этого он освободил фомку от газеты и взвесил ее в руке. Тяжелая железка лежала в ладони удобно, и Перельману вдруг захотелось изо всех сил гвоздануть ею по чему-нибудь твердому: по столу, по классной доске, а лучше всего – по бритой макушке наглеца Скороходова. Он подмигнул висевшему над доской портрету Геродота, сунул фомку под мышку и вышел из кабинета, аккуратно заперев дверь на два оборота.
Поднимаясь на второй этаж, он тщательно закрывал за собой все двери: ту, что вела из рекреации в вестибюль, обе двери на лестницу и обе двери, которые открывались с лестничной площадки в коридор второго этажа. Учитывая глухоту сторожа и выпитое им вино, Перельман считал, что этого было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя свободно.
Михаил Александрович подошел к двери музея, аккуратно положил на пол сумку, глубоко вдохнул и на выдохе с силой вогнал заостренный конец гвоздодера в щель между дверью и косяком. Он надавил на образовавшийся рычаг, и старое пересохшее дерево неожиданно легко уступило. Послышался громкий треск, от косяка отскочила длинная острая щепка, и по дощатому полу со звоном запрыгала деформированная железная пластинка с отверстиями для защелки и язычка замка, которую трудовик Бурцев почему-то упорно называл личинкой.
Когда в гулком коридоре замерло эхо, Перельман чутко прислушался. На всех трех этажах школы царила мертвая тишина. Ничего другого он и не ожидал. Сторож не проснется, хоть из пушек пали, а больше здесь никого нет.
Перельман поудобнее перехватил фомку и шагнул в темный дверной проем.
Дорогин заехал за Варварой в половине восьмого утра и, к своему огромному удивлению, застал ее уже одетой и готовой к выходу. Судя по всему, Белкина сегодня встала в несусветную рань, а то и вовсе не ложилась спать. Сергей повел носом, принюхиваясь. Из комнаты, которая служила Варваре рабочим кабинетом, густо тянуло смешанным запахом застоявшегося табачного дыма и крепчайшего кофе. Точно, не спала, понял Дорогин. Всю ночь лепила нетленку, а может быть, просто тряслась от страха с пистолетом в руке…