Поэтому в ответ на Ирочкино восклицание он только коротко кивнул и вынул из пачки еще одну сигарету. Курение – вреднейшая привычка, но порой оно отлично помогает выиграть время и воздержаться от никому не нужных реплик. В этом смысле очень хороша трубка, но курить трубку Перельман так и не привык – от трубки его тошнило.
Ирочка осторожно двинулась по музею, озираясь по сторонам со смесью страха и любопытства. Когда она увидела пришпиленную к планшету сову и надпись над ней, ее глаза расширились так, что это было видно даже сквозь очки. Впрочем, она промолчала, и Перельман вынужден был признать, что при всех своих внешних недостатках Ирочка достаточно умна и тактична.
Переборов апатию, Михаил Александрович встал и галантно предложил Ирочке свой стул. Сам он уселся на край перевернутой витрины, как раз под злосчастной совой, закурил и стал разглядывать Ирочку, потому что разглядывать музей больше просто не мог.
– Вы не расстраивайтесь так, Михаил Александрович, – сказала Ирочка. – Их обязательно поймают. А зато вы теперь прославитесь. Знаете, какую Белкина про вас статью напишет!
– Да уж, – криво улыбнувшись, согласился Перельман. – Слава на всю Москву… А кто это – Белкина?
– Как это – кто? Белкина – это Белкина! Известнейшая журналистка! Она же у вас только что интервью брала. Она что, не представилась?
– Представилась, наверное, – сказал Перельман. – Просто мне было не до нее, вот я и не обратил внимания.
«Вот и еще один прокол, – подумал он. – Мне действительно было не до нее, и я действительно почти не обратил на нее внимания. Так, пришла какая-то крупнокалиберная красотка с пышным бюстом, отняла почти час времени… А обратить на нее внимание стоило. Мне теперь нужно держать в голове и подробнейшим образом анализировать каждую свою встречу и каждый разговор, чтобы вовремя заметить опасность. Да, многого я все-таки не предусмотрел, когда затевал это дело…»
– Понимаю, – сочувственно сказала Ирочка. – Я бы на вашем месте.., не знаю. С ума бы сошла, наверное.
«Это факт, – подумал Перельман. – Только для того, чтобы оказаться на моем месте, тебе нужно было сойти с ума заблаговременно. В здравом уме и твердой памяти ты бы на мое место не угодила. Кстати, вот вопрос: а сам-то я нормален?»
У него вдруг возникли серьезнейшие сомнения по этому поводу. Он часто читал, слышал и видел в кино, что обычный среднестатистический человек, совершив убийство, переживает личную драму, мучается угрызениями совести и порой даже идет на самоубийство, чтобы хоть так искупить свою вину. Сам он ничего подобного не испытывал. Ему было слегка не по себе, но и только.
– Послушайте, Ирочка, – сказал он. – Все это ерунда. Вот Михаила Ивановича жаль. Что за поколение растет, не понимаю. Знаю, что это попахивает старческим маразмом, но все равно утверждаю: мы такими не были. Ну вот не были, и все! Чего им не хватает?
– А может быть, они растут такими именно потому, что мы с вами были такими, какими мы были? – предположила Ирочка.
Перельман подавил вздох. Нет, не было в ней никакого особенного ума. Курица ощипанная, и больше ничего. Сказанула… Интересно, в каком сборнике мудрых мыслей она вычитала эту банальщину?
– К черту, – сказал он. – Пропади оно все пропадом. Что же нам теперь – повеситься? Расскажите-ка лучше что-нибудь веселое.
– Веселое? – с сомнением переспросила Ирочка.
– Ну да, веселое. Понимаю, сейчас не до веселья. Ну тогда хотя бы интересное или просто занимательное. Что-нибудь необычное. Помните, вы мне рассказывали про свою кошку? Как она украла расческу и шла по коридору на задних лапах, а расческу несла в передних…
– Про кошку… Знаете, она умерла. Выпала из форточки и разбилась.
– Час от часу не легче, – сказал Перельман. – Извините, ради бога… Но ведь происходит же на свете хоть что-то хорошее? Кому-то же везет в этой жизни? Или я не в курсе последних новостей? Может быть, удачу отменили?
– Да нет, как будто, – сказала Ирочка. – Мне, например, сегодня повезло.
– Ну вот! – обрадованно воскликнул Перельман. – А вы говорите, ничего веселого… Расскажите!
– Я сегодня впервые в жизни продала свою работу, – призналась Ирочка. – Далеко не самую лучшую, но мне дали за нее целых двадцать долларов.
– Вы крупно продешевили, – серьезно сказал Перельман. – Но лиха беда начало. С почином вас, Ирина Олеговна.
– Да какое там – продешевила, – возразила Ирочка. – Работа была так себе, да и выцвела изрядно… Да вы ее видели. Один из тех натюрмортов, что висят у меня в кабинете.
– Да-а? – удивленно протянул Перельман, пытаясь понять, почему его так неприятно поразило это нейтральное, в общем-то, сообщение. – Зря вы так говорите о своей работе: «так себе»… А что за натюрморт?
– С самоваром. Он очень понравился тому человеку, который привез сюда Белкину. Это какой-то ее знакомый. Он сказал, что раз самовар украли и он не может на него взглянуть, то ему необходимо иметь хотя бы его изображение. Я не хотела продавать, но он так настаивал… Сказал, что у него целая коллекция старинных предметов: самовары, утюги, ножницы… Буквально силой всучил мне деньги и… Что с вами, Михаил Александрович?
– Ничего страшного, – через силу улыбаясь разом онемевшими губами, успокоил ее Перельман. – Просто накатило вдруг… А что еще говорил этот знакомый Белкиной?
– Да ничего, в общем… Так, нес какую-то чепуху… Он вообще-то зашел руки вымыть, ну и как-то слово за слово… Что-то об искусстве, о великих художниках… Да, еще он сказал, что нашему сторожу повезло: дескать, он умер не из-за нелепой случайности, а выполняя свои долг, и значит, ему можно позавидовать. Я сгоряча обозвала его циником, но, если вдуматься, в его словах есть что-то…
– Ничего в них нет, – немного резче, чем ему хотелось, перебил ее Перельман. – Не покупайтесь на эту чушь, Ирочка. Насильственная смерть всегда преждевременна и отвратительна, и никакой долг не стоит того, чтобы за него умирать. Вы сами подумайте: ну за что, спрашивается, отдал жизнь наш Михаил Иванович? За старый медный самовар и дюжину чашек? Это же бред, согласитесь!
– Н-ну, если смотреть на это с такой стороны… неуверенно произнесла Ирочка.
– Это единственная сторона, с которой стоит смотреть на любое дело, – сказал Перельман, поражаясь самому себе. Все-таки слова вообще ничего не стоят, подумал он. Ни гроша. Просто диву даешься, когда видишь, что некоторые люди до сих пор верят словам и вообще придают им хоть какое-то значение.
Когда Ирочка наконец ушла, Михаил Александрович поспешно покинул музей и заперся у себя в кабинете. Он чувствовал, что в ближайшие несколько часов музей превратится в место настоящего паломничества, а ему просто необходимо было подумать.
Сообщение Ирочки стало для него настоящим ударом. Из всех его просчетов этот был, пожалуй, самым крупным и наиболее опасным. Как он мог забыть об этих чертовых натюрмортах? Необременительная дружба с учительницей рисования вдруг обернулась совершенно неожиданной стороной. Какого черта он вообще разрешал ей выносить из музея экспонаты?! Ведь имел полное право отказать… Имел? Конечно имел! И если бы он воспользовался этим правом, ему не пришлось бы сейчас сидеть взаперти, курить сигарету за сигаретой и грызть пальцы от волнения.