– Ребенок как ребенок, не красавица, так что ж!
Сестра Надя нарочито равнодушно пожала плечами, предвосхищая вопросы и ясно показывая, что не потерпит никаких неуставных отношений с этой неположенно румяной красавицей. Скажите, пожалуйста, какая! Ей и роды нипочем! Нет, не будет эта красотуля хорошей матерью, вот как пить дать, не будет! Няня тетя Шура сказала Ане:
– Чтой-то девчонка твоя на тебя непохожая!
Аня жалобно на нее посмотрела, тогда тетя Шура решила ее подбодрить:
– Ну не красавица она, так что теперь! Не всем же красавицами жить!
«Я так мечтала о мальчике! Думала, будет богатырь с золотыми кудрями, – пожаловалась Аня в записке домой, – а у меня девочка. Няня тетя Шура сказала, некрасивая, на меня не похожа».* * *
«Девочка некрасивая». Костя прочитал Анину записку с кратким донесением и подумал: не может быть, чтобы некрасивая. Просто сама Аня так очаровательна, что по сравнению с ней остальные кажутся посредственными. А уж младенцу нескольких дней от роду и вовсе нет возможности с ней конкурировать.
Костя посылал ей в роддом смешные записочки со стихами и рисунками.
У медсестры у Нади
Весь ротик был в помаде.
У медсестры у Ксюши
Свисали комья туши.
У медсестры у Яны
Размазались румяна,
А няня тетя Шура
Была ужасной дурой.
Костя очень старался утешить Аню из-за того, что у нее такая некрасивая дочка. Сама Аня и беременная была красивой, а без живота, должно быть, просто ослепительная. Можно упасть и умереть тут же, на ступеньках роддома... Красавица Аня выплыла к встречающим, лучезарно улыбаясь. За ней, прямая и скучная, как градусник, вышагивала медсестра с кульком Машей.
– У-у-у! – слаженно загудели друзья, заново ошалевшие от ее небеременной уже красы.
Кулек Маша, вступая в мир, на всякий случай заснул.
Аня бросилась к Юрию Сергеевичу, попадала по очереди на шею ко всем друзьям, а медсестра растерянно стояла с Машей на руках, совсем потерявшись во всеобщем восторге, пока Костя не принял у нее кулек Машу, обвязанный розовой капроновой лентой. Он ведь в доме Юры и Ани Раевских жил как родственник, вот ему и пришлось Машу принимать.
Друзья повели свою королеву с новорожденной принцессой домой. Роддом Эрисмана от дома на Зверинской находился всего в десяти минутах ходьбы. Аню немного понесли на руках все друзья по очереди, а Костя нес Машу. Потом Аня пошла сама, и теперь всем по очереди разрешили понести Машу.
Вокруг витало столько любви, что Маша решила проснуться и повнимательнее оглядеть своих родственников.
Левый глаз ребенка сорока девяти сантиметров, весом три тысячи девятьсот граммов хитро прищурился, будто подмигивал. На лбу завивался одинокий локон. Одинокий, зато черный!
– Вовсе она не выглядит таким уродышем, как говорила твоя жена, – холодно заметила Берта Семеновна, вглядываясь в личико внучки. Артритные пальцы жадно вцепились в край пеленки.
Между двумя квартирами сломали стену, сделали общий коридор.
Аня откровенно пренебрегала материнским долгом. Не желала кормить, и все тут! Ее раздражали нежные взгляды, которые муж, сам стесняясь своей растроганности, украдкой бросал на младенца у ее груди. Хотелось прежнего юного романтического обожания, а не расхожей «нежности к матери своего ребенка». Но разве можно романтически обожать эту «молочную кухню»... Будто она животное или приспособление для «грудного вскармливания». Бутылочки, только бутылочки с кефиром и молочной смесью.
В один из первых весенних дней, когда казалось, что солнце светит особенно счастливо, Юрий Сергеевич нес по коридору полугодовалую Машу, а Аня сзади подталкивала его сумкой с ползунками, бутылочками и погремушками. Она впервые отправляла ребенка к Берте Семеновне и была упоена предвкушением будущей свободы. Целых два дня! Половина субботы и целое воскресенье!
– У ребенка из-под чепчика щеки торчат так, что сзади видно! Откормила, – без улыбки похвалила Берта Семеновна невестку.
Аня скромно потупилась, благодаря советскую промышленность за вкусные и питательные смеси «Малыш». От свекрови скрывали, что Аня давно бросила кормить, а если Берта Семеновна находила пачки «Малыш», говорили: «Вот, подкармливаем! Машка ест как крокодил...»
Полугодовалую Машу с ползунками, бутылочками и погремушками ярким солнечным весенним днем перенесли на полсубботы и воскресенье на постой к Берте Семеновне, а забрать не забрали. Или Берта Семеновна с Сергеем Ивановичем внучку не отдали. В воскресенье вечером сын с печальной невесткой пришли Машу забирать, а Маша уже у няни на руках. «А ребенок-то ваш на искусственном вскармливании находится», – ехидно заметила няня. Няня была опытная, Берта Семеновна абы какую не пригласила бы. Аня с Юрием Сергеевичем потупились. «Врунья!» – прошипела Берта Семеновна вслед невестке. Коридор перегородили огромным старинным шкафом.
Через месяц забросили ползунки, вслед за ползунками метнули горшок, затем «ходунки» – что-то типа поводка для собак, чтобы Маша не шныряла, где ни попадя, а культурно держалась в означенных рамках, затем крошечный велосипедик. На велосипедике Маша ездила по коридору, у шкафа останавливалась, иногда слезала с велосипедика и пролезала через зазор, но чаще разворачивалась и катила обратно.
Маша жила с Бертой Семеновной, Сергеем Ивановичем и няней, была Дедушкиной внучкой, а у мамы с папой гостила в воскресенье – «родительский день». Только не надо считать, что мама с папой ею не интересовались, а отбывали родительскую повинность. Маленькая Маша вообще не знала, что можно сидеть на стуле или, к примеру, на диване, когда Юрий Сергеевич рядом, – только на руках у отца. Иногда она забиралась на руки к мамочке и уточняла, настойчиво поворачивая ее голову к себе: «Мама, ты меня видишь?»Старшие Раевские внучку боготворили. Правда, для Бабушки все равно был главным Дед, а вот для Деда главной стала Маша. Таким образом, выходило, что Маша в доме главная. К пяти годам Берта Семеновна выучила Машу читать и писать, а Сергей Иванович – простейшим математическим операциям. Обняв пятилетнее птичьей хрупкости тело, Сергей Иванович выводил Машиной ручкой: корень из двадцати пяти равняется пять, пять больше трех, но меньше восьми...
– Берта! – время от времени кричал он.
Берта Семеновна прибегала и вставала перед столом во всегдашней позе почтительного внимания.
– Берта! Ребенок – гений!
Маше позволялось все, о чем когда-то маленький Юра не мог даже помыслить. Бабушка никогда не ходила в церковь, никогда не говорила с Машей о Боге, но в изголовье ее кровати стояла черно-серебряная икона-складень. И молилась она каждый день, а Маша изо дня в день наблюдала за бабушкиной молитвой. Это было высшей степенью любовного доверия к внучке. Правда, Берта Семеновна опомнилась, услышав однажды, как пятилетняя Маша, словно считалку, бормочет перед сном «Отче наш», и с тех пор никогда больше не молилась при внучке.