К Антону Боба привык, это раз. Хотел узнать, какой же он на самом деле, этот Антон, при виде которого Маша возбужденно хихикала, кривлялась, стеснялась – в общем, переставала быть собой-Машей. Так что Боба с некоторым мазохистским интересом в него заглядывал, это два. И еще одно. Вдруг обнаружилось, что Антон – не жлоб, а милый и остроумный, шутит, анекдоты рассказывает, умеет все, что Боба не умеет. Легкий он очень, этот Антон, необременительный ни для себя, ни для других. В дружбу не лезет, отношения необязательные поддерживает. Самокопателю Бобе это пришлось по душе. Только одной темы они избегали – о женщинах. Женщины вообще и конкретно, как говорят англичане, – генерально и приватно. Маша капризничала, дулась, требовала от Бобы чего-то, – Антон пытался понимающе, с приятно взрослым ощущением мужской солидарности, с Бобой переглянуться. Но его взгляд оборванно повисал, как непринятая подача. Такой близости Боба не допускал.
– Давайте все к столу, несите стулья на веранду, – позвала Зина и, оглядев компанию, радостными муравьями тащившую разномастные стулья, который раз за сегодняшний день подумала: «Нет, все не то, что раньше...»
Пока в суете, обычной в последнюю минуту у накрытого стола, все пересмеивались, устраивались, пересаживались, Наташа медлила, стояла чуть поодаль.
Поймав Машин взгляд, Боба приглашающе повел глазами на соседнее с собой место. Маша замешкалась, и тут Наташа сделала крошечный рывок и, тактично оглядевшись, вроде как будто больше некуда сесть, стесняясь, уселась рядом с Бобой.
– Боба, а ты знаешь, Наташа почти ангел, – сладким голосом произнесла Маша. – Смотри, все полуголые, потные, только наш ангел наглаженный и стерильный. А я вот не ангел. Но я бы не смогла вот так, тихонечко, гнуть свою линию, ни на кого не обращая внимания. Мне бы сказали: «Ты что делаешь, наглая морда, с ума сошла!» А ангелу хорошо, ему все можно.
Наташа сидела неподвижно, смотрела прямо перед собой, сохраняя на лице вежливую полуулыбку в пространство.
– Ну что, выпьем за Бобу, – встал Любинский.
– Здоровья тебе! – пожелала Зина.
– Успехов в учебе, – нежно переливаясь голосом, добавила Наташа.
– Бобочка, солнышко! Я хочу, чтобы ты всегда оставался таким – самым добрым, самым преданным, самым родным на свете! – Расшалившись, Маша перегнулась через Наташу и чмокнула Бобу в нос.
– Я желаю своему старшему сыну, – Любинский выделил голосом «старшему», – чтобы он наконец стал мужчиной!
– А ваш младший сын – мужчина? – кротко поинтересовалась Наташа.
Что-то странное носилось в вечерней духоте. Уставшие от жары, весь день все говорили медленно, предпочитая отделываться междометиями, и вдруг понеслось – такие странно-откровенные фразы, будто люди находились под наркозом. Как будто в каждого вселился свой отдельный бес.
В ответ Наташе Володя Любинский подробно объяснил, что означает быть мужчиной. И добавил, что Бобе полезно брать пример с младшего брата, который своей целеустремленностью добился уже значительно больше, чем его сверстники.
– Наш тренер говорит, ничто так не формирует характер, как каратэ, – начал Боба, но его никто не поддержал.
Зина пожелала Бобе удачного будущего и предложила выпить за большую семейную удачу – один Гариков рассказ должен был к зиме выйти в «Неве», а другой рассматривала «Звезда». И по слухам, намеревалась принять к публикации.
– Только зимой? Так долго, – удивилась Нина, надеясь перевести внимание родителей на Бобу.
– Все журнальные публикации очень строго выбираются, проходят строгий отбор и согласования. – Дальше последовал долгий рассказ о подводных камнях, делающих Гарикову удачу еще более значимой, и о подробностях семейного ликования. – На Гарика вся надежда!..
Гарик сегодня был молчаливым утомленным гением. Антон размышлял, не горько ли Бобе на собственном дне рождения слышать восхваления брата, а сам Боба, откинувшись на стуле и скосив глаза, следил за Машиными пальчиками, под столом поглаживающими Антона.
– А вас не интересует ваш старший сын? Не Гарик, – пояснил Антон. Он, похоже, сегодня тоже был не один, а с собственным бесом. – Что у тебя с каратэ? – громко спросил он. – Расскажи, интересно.
– Да ладно, – смутился Боба.
Сначала произошел позор. Самый огромный из позоров, какой только представлял себе Боба. Сообщив небрежным взглядом, что каратэ – не для увальней, тренер наотрез отказался его взять. Боба мямлил что-то насчет испытательного срока, что он будет очень стараться, что очень надо...
Тогда тренер густым басом объяснил Бобе, что каратэ с восемьдесят четвертого года объявлено опасным асоциальным видом спорта, и сегодня секция называется «рукопашный бой».
– Мы надели другую форму и вместо «делаем удар» говорим «делаем движение», – с обидой вздыхал тренер. – Если хочешь, чтобы я когда-нибудь допустил тебя к спарингу, тебе придется сначала добиться успехов в ката – это формальные, обязательные упражнения. Они требуют сосредоточенности и упорства.
Боба приободрился. Упорство и сосредоточенность – это он может.
– Как только я допущу тебя к спарингу, ты получишь по морде.
Тут Бобе стало очень страшно. Похожий на гориллу с добрыми глазами тренер, видимо, любитель поболтать, больше не произносил страшных слов «по морде», а рассказывал о философии запрещенных видов боевого искусства. Бобе так нестерпимо захотелось в это переодетое рукопашным боем каратэ, будто это его единственный шанс – стать, доказать, измениться, быть.
– Ладно, приходи, – разрешил тренер, и оказалось, что Бобино упорство не бесполезная вещь.
Через полтора месяца тренировок – ручьем стекающего с футболки пота, унизительно спертого дыхания – он уже почувствовал себя уверенно.
– Тренер сказал, что, если так пойдет дело, меня через год допустят к спарингу, – тихо ответил он Антону. – Оказалось, что у меня координационные способности... наверное, от страха проявились. А что у тебя с работой?
Хороший парень Боба, думал Антон. Поинтересовался проектом, в который Антона взял мастер-архитектор. Приятелей-собутыльников полно, а вот такого, чтобы нормально тебя выслушал, нет. А Бобе нормально про свои дела рассказывать, он слушает внимательно, вроде даже переживает за тебя. Правда, иногда в Бобиных глазах что-то такое мелькало, как будто из мягкой бархатной подушечки выскакивала иголка, целилась в собеседника и пряталась обратно в бархат. Наверное, казалось. Хороший он парень, а в семье его гноят. А еще интеллигентные люди!
– Тетечка Зиночка, а тохт будет? – спросила Маша детским голоском, и старшие Любинские растроганно засмеялись, вспомнив семейную байку о том, как трехлетняя Маша весь вечер спрашивала, картавя, будет ли «тохт», и, обнаружив, что торта не будет, от злости укусила подушку, выпустив в комнату облако пуха.
Зина кивнула, и Наташа направилась на кухню за тортом.