Ольга, напротив, очень волновалась, что Катю могут, как она выразилась, «дотравить до конца». Она чуть не плакала. Никогда бы не подумала, что подруга может принимать дела посторонних людей так близко к сердцу...
— Да не волнуйся ты! Аврора к ней все время заглядывает, проверяет, чтобы ее не дотравили. Это не меня, а тебя совершенно не интересуют люди, ты в последнее время читаешь только детективы, вот и пиши тогда дальше сама... И еще ты подговорила меня сказать маме, что мы идем в Эрмитаж, а на самом деле поехали в «Детский мир» за колготками. Симпатичные были колготки, такие красненькие...
По-моему, я была с ней очень мила и уступчива, только добавила, что у нее настоящий московский подход к Делу — суетливый, бессмысленный и необдуманный.
— Типичный Питер — нужно действовать быстро и решительно, так нет, ты хочешь подбавить психологических штучек! — презрительно сказала Ольга. — Могу себе представить, что ты напишешь. «Он был такой светлый мальчик, улыбка никогда не сходила с его лица, а потом, когда ему было три года, сдохла его любимая белая мышка, и он перестал улыбаться навсегда». Тьфу!
Есть люди, уверенные в себе. А вот мне изредка, каждую минуту, требуется чужое одобрение, Ольгино. И я стала сомневаться: а может, она права, и не нужно вглядываться в людей, все равно ничего не изменить.
Но ведь как бывает — глядишь, к примеру, человек совсем никудышный, жадина или плакса или, наоборот, герой труда, и думаешь: «Почему он такой получился?» Считаю, что читателям любопытно узнать, откуда что берется в других людях, то есть в персонажах. Чтобы приглядеться к своим родственникам, знакомым и незнакомым и что-нибудь про них тоже понять. В этом и будет воспитательное значение нашей с Ольгой русской литературы, должно же оно в чем-нибудь быть.
И я написала «Историю семьи Ракитиных», потом отправила этот файл в корзину, чтобы Ольга не сердилась, а позже потихоньку вставила обратно. Считаю, что это как раз справедливо. Также считаю, что люди могут легко и без потерь прийти к консенсусу, если не будут слишком пристально вглядываться в то, что их раздражает.
Вы действительно хотите отправить файл «Семья Ракитиных» в корзину?
Да... то есть нет.
В семье Ракитиных было три человека. Кира Ракитина, Кирилл Ракитин (красиво, правда?) и Борис Аркадьевич Розин. Считается, что у каждого человека есть какое-то свое главное слово, которое характеризует его наиболее полно. К примеру, любовь или смысл, или деньги, еще что-нибудь — от самого глобального до самого приземленного. Встречаются, например, люди, у которых главное слово «скидка» или «жилплощадь». У семьи, как и у отдельного человека, тоже может быть свое главное слово, и в семье Ракитиных таких главных слов было два — «актриса» и «секрет».
В этой семье всегда были тайны. Тайны, секреты, секретики. В семье часто и значительно звучали слова: «Это наше семейное дело», «На людях мы об этом не говорим», «Это наш семейный секрет».
Кроме общих семейных секретов, у каждого члена семьи имелись свои, отдельные.
Семья жила в квартире высокой культуры. Помните, были раньше такие доски, которые прикрепляли к дверям? Что имелось в виду — что там, за дверью, не пьют, не бьют женщин и вовремя выносят мусор? В общем, у Кирилла была квартира высокой культуры, и в ней жила семья высокой культуры. И главной в семье была женщина высокой культуры — совершенно безо всякой иронии.
Кира Ракитина служила актрисой на вторых ролях в театре оперетты. Танцевала, пела французские песенки, например «Mon papa, mon papa...». Игрой на сцене Кира себя не ограничивала, она помогала молодым актрисам,
могла подсказать что-то для роли и вообще обожала учить — как одеваться, как правильно жить, как вести себя в любви и что делать, если вдруг бросили.
Кира была прелесть, и в театре ее обожали все — за очаровательное умное лицо, нервную пластику и независимое обаяние. Ей словно было безразлично, что ею восхищаются. Кира не была ни манерной, ни подчеркнуто грубоватой, она просто была — двигалась резко, говорила отрывисто, сигарету держала, как «беломорину», и выглядела при этом очаровательно женственной. Независимо от того, был ли ее собеседник мужчиной или женщиной, она всегда чуть кокетничала, создавая атмосферу волнующего флирта, — то нежной детской интонацией, то беспомощным пожатием плеч или внезапной рассеянностью: «Ой, с вами я, кажется, забыла о времени...»
Кира могла покорить стул. Да-да, Кира и с предметами флиртовала, не только с людьми, и на полном серьезе могла покорить стул, и еще один стул, и еще один, и они выстроились бы перед ней побежденной армией...
В театре Кира славилась тем, что никогда не повышала голос. Считалось, что Ракитину невозможно вывести из себя. В бесконечных театральных склоках она участия не принимала, высказывалась всегда подчеркнуто лояльно, мягко: «Я не совсем понимаю, я бы не хотела показаться навязчивой...» или «Может быть, мое мнение незначительно, но...»
Кира выходила из театра вся в чужих влюбленностях, симпатиях, флирте. А когда приближалась к дому, то звенела обидами, как елка, без меры увешанная игрушками. На каждой ветке по обиде и по слезе, а то и по две. Заранее начинала звенеть, и чем ближе к мужу и сыну, тем явственней.
И дома, с Б. А. и Кирюшей, она на такие глупости, как держать себя в руках, не тратилась. Еще чего, голос не повышать! Вот еще — посуду не швырять! Вот и первый семейный секрет: за дверью квартиры высокой культуры каждый день бушевали скандалы.
Кира придиралась к совершенной ерунде, и вывести ее из себя могла невымытая чашка, незастеленная постель, невыключенный свет — любая мелочь, начинающаяся с «не». Возможно, это вообще не заслуживало бы упоминания — ведь на подобного рода вещи раздражаются многие женщины. А также на неподходящее выражение лица мужа, а также сына, а также дождь за окном, или же она просто не утруждала себя обозначением причины.
Странность была в том, что все, что делала Кира — скандалила, кричала, оскорбляла, — она делала во имя любви. Все это невымытое, незастеленное и неаккуратное было поводом, а причина всегда была одна — они ее не любят. Или любят, но мало. Или любят достаточно, но не так, неправильно. Кира любовь мужа и сына все время взвешивала и прикидывала — не маловато ли, или, может, качества невысокого...
— Ах вот вы как ко мне относитесь! — вскрикивала она с порога. Б. А. с Кирюшей испуганно вздрагивали и преданно на нее смотрели: любим-любим! Но не тутто было.
— Значит, вы не любите меня, не любите! — Кирин голос становился грубым, каркающим.
Кричала Кира страшно, помогая себе чем придется — руками потрясала, глазами вращала, зубами клацала, вещами бросалась. Но было не смешно, а страшно. Кирюше уж точно было страшно.
В гневе она могла оскорбить, ударить по больному, с вывертом. Говорила то, что обычно люди никогда не говорят друг другу, а если говорят, то только раз, перед тем как навсегда расстаться. А Кира могла сказать походя, перед ужином: «Ты неудачник» — мужу, или: «Ты ничтожество» — мужу или сыну, или: «Я тебя презираю, ты жалкий человек, ты опять...» Что именно «опять», значения не имело.