Как-то незаметно, без пафоса и переживаний, Лариса ушла из театра. Просто вдруг перестала уходить по утрам на репетиции, а вечерами — на спектакль. У нее оказался большой талант к устройству быта.
У каждого человека есть свои главные слова, и Ларисиными главными словами были: «Я веду хозяйство». В родительском доме Кирилла не было никакого такого «хозяйства», чтобы его нужно было как-то специально «вести», а у Ларисы оно сразу же завелось: красивые неспешные обеды, ужины при свечах (не потому, что романтические, а просто — красиво), подобранное к цвету обоев постельное белье, ваза с фруктами в спальне (не для того, чтобы освежить утомленных любовников, а просто — красиво). Список маленьких Ларисиных побед в организации достойного, как в иностранных фильмах, быта можно было бы продолжать бесконечно.
Лариса таким тоном говорила «хозяйство», как будто в прихожей у нее гоготала стая голодных гусей, а в ванной поджидала недоеная корова. В этих словах, которые она все повторяла и повторяла («Я веду дом и знаю, когда мы будем обедать, ложиться спать, что покупать, во что одеваться и как расставить мебель...»), звучало такое осознание собственной важности, такая глубокая внутренняя убежденность, перед которой потерялся бы любой муж. Кирилл тоже терялся и потихоньку становился объектом хозяйства — его самого тоже каким-то специальным тщательным образом «вели».
Лариса ухаживала за Кириллом, как за самой ценной частью подотчетного ей хозяйства. Многие ли мужчины начинают свое утро со стакана свежевыжатого апельсиновое сока, гренок (ах!..), крепко заваренного
чая, белоснежной салфетки, поданной одежды — все отглаженное, даже носки?..
Лариса гладила носки с двух сторон. Неужели она так любила Кирилла?
И театр она бросила так споро, потому что хорошо понимала, что важнее в судьбе женщины: осточертевшая актерская мутотень — скок-поскок зайчиком на елках или дом и муж в отглаженных носках и доверху залитый апельсиновым соком.
Кирилл не спорил. А с чем тут можно было спорить? Возражать против вкусной и здоровой пищи? Или отглаженных носков, геометрической точности стрелок на брюках?
Постепенно, сам того не замечая, Кирилл начал признавать Ларисино главенство в доме, и она уже немного на него покрикивала, по-родственному — то не туда положил, это не так поставил, погоди, я сама тебе дам, ничего-то ты без меня не можешь. Он немного виновато морщился, как неловкий дебил, существо в хозяйственном отношении недоразвитое.
Кроме того, как у предмета Ларисиного домашнего хозяйства, у Кирилла была и своя роль: детальная проверка домашних расходов и пристальное внимание к каждому чеку, сопровождаемое яростными упреками в транжирстве.
Это была игра, милая им обоим: Кирилл разыгрывал придирчивого скупца, а Лариса объясняла, доказывала, просила, и ей было невыразимо приятно, что он разделяет с ней это самое важное в жизни дело — вести дом.
Ну и, конечно, при полной бытовой зависимости Кирилла оба прекрасно понимали, кто главный. И чем более зависимым в быту выглядел Кирилл, тем больше, главнее он становился в Ларисиных глазах.
В какие только игры не играют взрослые люди...
* * *
Но человек не может жить без любви, даже если ему кажется, что его жизнь до краев заполнена свежевыжатым апельсиновым соком. И нельзя сказать, что в Ларисиных отношениях с Кириллом совсем не было любви.
Лариса любила мать своего мужа, Киру.
Она впервые пришла к Кире в дом уже в качестве невестки. О той, самой первой встрече, когда случайный весенний ветер занес Ларису в Кирин дом и мгновенно вымел оттуда, словно мусор, Кирилл не разрешил ей упоминать, а сама Кира ее не запомнила — вот еще, запоминать всякую гадость.
Мариша, тщательно наряженная, вся в кудряшках, торчала за ее спиной, как приодетый благовоспитанный пудель.
— Зовите меня Кира, — сказала Ларисе Кира Ракитина в первую же минуту, и Лариса обрадовалась, что ее приняли.
— Вы, Ларисочка, женщина из девятнадцатого века, — тоненько добавила Кира, при этом нежно улыбаясь, — у вас нижний бюст шире плеч. А это ваша дочка?.. Премиленькая... — и Мариша тоже обрадовалась, что ее приняли.
Кира Ракитина говорила знакомым: «Мы с Ларисой вступили в хозяйственные отношения».
Могла бы сказать — «в брак», но нет, «в отношения»...
Она и примирилась-то с Ларисиным существованием по одной лишь причине — в доме мальчика должна быть хозяйка, а в постели мальчика должна быть женщина... Но его любимой женщиной будет она, Кира Ракитина, и не в смысле новомодных фрейдистских штучек, старомодного греха Электры и тому подобной ерунды, а просто — она будет со своим мальчиком всегда.
Кира внедрялась в семейную жизнь сына как ребенок, который устраивается между отцом и матерью в родительской постели, — вначале скромно, по сантиметру завоевывая пространство, а потом вольготно раскинувшись. Большого труда завоевать себе пространство между невесткой и сыном Кире не составило — она расположилась там с самого начала, спокойно и по праву.
Каждое утро начиналось со звонка маме: «Доброе утро, как спала?»
И каждый вечер Кирилл звонил маме пожелать спокойного сна. И даже странно было, что после этого он шел к Ларисе и любил ее, а не маму.
Зато между утренним и вечерним звонками Кирилл почти не звонил маме — всего лишь пару-тройку раз.
И каждую субботу Кирилл покупал цветы, и они с Кирой (то есть Кирилл с Кирой) вдвоем ходили в ресторан — как сказали бы теперь, у них был романтический ужин.
Обеим женщинам было непросто. Но Кира, интеллигентная и очаровательная, никогда не позволила бы себе явного проявления неприязни, как бывает в обыкновенных семьях, — ни за что.
Она словно бы не показывала виду, что ей пришлось спокойно отнестись к тому, что Лариса провинциалка, втируша с ребенком, а главное, смириться с самой Ларисой. Кира как будто старалась справиться с неловкостью, словно Лариса ежеминутно говорила что-нибудь вроде «ложить», а бедной Кире было неудобно ее поправить. Изображать это было непросто, но Кира была неплохой актрисой с большим опытом.
Лариса, в свою очередь, могла бы что-нибудь сыграть, но она не чувствовала себя актрисой, а ощущала подлой разлучницей, вставшей между Кириллом и его любимой женщиной.
Лариса была мышкой, а Кира — кошкой. Она приманивала Ларису, интеллигентно играла с ней в игру «все всех любят», дразнила. Любимой Кириной дразнилкой была Таня.
— У простых людей так принято — расстались и забыли друг друга. Впрочем, вам лучше знать (в скобках доброжелательно добавляла она), а я Танечку обожаю!
По любому поводу Танечка возникала среди них: неординарная, нежная, тонкая, талантливая. Не то что Лариса — не очаровательная, не нежная.
— У моего сына патологическая страсть к провинции, — как-то раз громко сказала она кому-то по телефону.