— Я капитан, — сказал он. — Чего ты хочешь? Скорее, дитя, не то мы упустим прилив.
— Мне надо на север, к Стене. Деньги у меня есть, вот. — Она протянула ему кошелек. — В Ночном Дозоре есть замок, который стоит на море.
— Да, Восточный Дозор. — Капитан высыпал на ладонь серебро и нахмурился. — Это все, что у тебя есть?
Значит, денег мало, поняла Арья.
— Мне каюты не надо, — сказала она. — Я могу в трюме спать или…
— Бери ее, — сказал прошедший мимо гребец с тюком шерсти на плече. — Пускай со мной спит.
— Придержи язык, — рявкнул капитан.
— Я могу работать, — продолжала Арья. — Драить палубу. Я в замке драила полы. И грести могу…
— Нет. Не можешь. — Капитан вернул Арье кошелек. — Да если бы и могла, это не помогло бы, дитя. На север мы не пойдем — там льды, война и пираты. Мы видели дюжину пиратских галей, идущих на север, когда огибали мыс Раздвоенный Коготь, и мне неохота встречаться с ним опять. Отсюда мы повернем домой, и тебе я предлагаю сделать то же самое.
Но у нее нет дома, и стаи нет, а теперь и лошади не было.
— Что это за корабль, милорд? — спросила она уже отвернувшегося от нее капитана.
— Галеон «Дочь Титана», — с усталой улыбкой ответил он, — из вольного городка Браавоса.
— Подождите, — внезапно сказала Арья. — У меня есть кое-что еще. — Она спрятала это в нижнем белье, чтобы сохраннее было, и ей пришлось глубоко запустить руку. Гребцы смеялись над ней, капитан ждал с явным нетерпением.
— Еще одна монетка разницы не сделает, дитя, — сказал он наконец.
— Это не серебро. — Она нащупала то, что искала. — Это железо. Вот. — Арья сунула ему в руку маленькую черную монетку, которую подарил ей Якен Хгар — до того старую, что голова на ней совсем стерлась. Может, она ничего и не стоит, но…
Капитан, моргая, повертел монету в руке.
— Но откуда…
Якен и слова велел сказать. Арья скрестила руки на груди и сказала:
— Валор моргулис. — Громко, как будто понимала, что это значит.
— Валор дохаэрис, — ответил капитан, приложив два пальца ко лбу. — Ты получишь каюту.
— Он сосет сильнее, чем мой. — Лилли погладила головку ребенка, которого кормила грудью.
— Он голоден — сказала светлокосая Вель, которую черные братья называли принцессой одичалых. — До сих пор он питался козьим молоком и отварами слепого мейстера.
У мальчика, как и у сына Лилли, пока не было имени. Так уж заведено у одичалых. Как видно, даже сын Манса-Разбойника получит имя только по третьему году, хотя братья зовут его «маленьким принцем» и «рожденным в бою».
Посмотрев, как малыш сосет грудь, Сэм перевел взгляд на Джона, который тоже смотрел на мальчика. Джон улыбался. Грустно, но все-таки улыбался. Это радовало Сэма. Он впервые видел Джона улыбающимся с тех пор, как вернулся.
От Твердыни Ночи они дошли до Глубокого Озера, от Глубокого Озера — до Врат Королевы, держась узкой тропы и никогда не теряя из виду Стену. В полутора днях пути от Черного Замка Лилли услыхала позади лошадей, и они увидели колонну черных всадников, едущую с запада.
— Это мои братья, — ободрил свою спутницу Сэм. — Этой дорогой никто не пользуется, кроме Ночного Дозора. — Оказалось, что отрядом командует сир Деннис Маллистер из Сумеречной Башни; с ним вместе ехал раненый Боуэн Марш и другие уцелевшие после боя на Мосту Черепов. Увидев Дайвина, Великана и Скорбного Эдда Толлетта, Сэм залился слезами.
От них он узнал о битве под Стеной.
— Станнис со своими рыцарями высадился в Восточном Дозоре, а Коттер Пайк провел их по тропам разведчиков, чтобы захватить одичалых врасплох, — рассказал Сэму Великан. — Враг разбит наголову. Манс-Разбойник взят в плен, тысяча лучших его бойцов перебита, в том числе и Харма Собачья Голова. Остальные разлетелись, как листья в бурю. — Хвала богам, подумал Сэм. Если бы он не заблудился по дороге из Замка Крастера, они с Лилли могли бы оказаться в самой гуще боя… или в лагере одичалых. Для Лилли с мальчиком это, положим, было бы не так уж плохо, а вот для него… Сэм вспомнил рассказы о том, что делают одичалые с пленными воронами, и содрогнулся.
Однако ничто не могло подготовить его к тому, что он застал в Черном Замке. Трапезная сгорела дотла, большая лестница превратилась в груду битого льда и обугленного дерева. Дональд Нойе, Раст, Глухой Дик, Рыжий Алин и многие другие погибли, но столько народу Сэм в замке никогда еще не видел: кроме черных братьев, здесь расположилось около тысячи королевских солдат. В Королевской башне впервые на памяти живущих поселился король; на Копье, башне Хардина, Сером Замке, Щитовом Чертоге и других зданиях, пустовавших долгие годы, развевались знамена.
— Большое золотое, с черным оленем — это королевский стяг дома Баратеонов, — объяснял Сэм Лилли, никогда прежде не видевшей знамен. — Лиса в цветах — герб дома Флорентов. Черепаха — Эстермонт, меч-рыба — Бар-Эммон, скрещенные трубы — Венсингтон.
— Пестрые, как цветы, — дивилась Лилли. — Мне нравятся вон те желтые, с огнем. И у некоторых воинов на груди то же самое вышито, посмотри-ка.
— Огненное сердце. Не знаю, чья это эмблема.
Скоро он узнал чья. Пип сказал ему, что это люди королевы (для начала он приветствовал Сэма громким воплем: «Запирайте двери, ребята, Сэм Смертоносный восстал из могилы!» А Гренн так сдавил Сэма в объятиях, что он испугался за целость своих ребер).
— Только про королеву их лучше не спрашивать, — предупредил Пип. — Станнис оставил ее в Восточном Дозоре вместе с дочерью и своим флотом, а красную женщину привез с собой.
— Красную? — с недоумением повторил Сэм.
— Мелисандру Асшайскую, — пояснил Гренн. — Это королевская колдунья. Говорят, она сожгла кого-то живьем на Драконьем Камне, чтобы Станнису в пути на север сопутствовал благоприятный ветер. В бою она сражалась рядом с королем, и волшебный меч, Светозарный, у Станниса тоже от нее. Погоди, скоро ты сам ее увидишь. Она светится, точно у нее солнце внутри. — Гренн расплылся в широкой дурацкой ухмылке. — Поверить не могу, что ты здесь.
Джон Сноу тоже улыбнулся при виде Сэма, но улыбка была усталая, как и теперь.
— Добрался все-таки. И Лилли привел. Молодчина, Сэм.
Сам Джон, если послушать Гренна, был молодчина из молодчин. Но сир Аллисер Торне и его друзья не удовлетворились даже тем, что он доставил Дозору Рог Зимы и принца одичалых — они по-прежнему именовали Джона предателем. Мейстер Эймон говорил, что нога у Джона заживет успешно — но шрамы, оставшиеся у него в душе, были глубже тех, которые он носил на лице. Он горевал по своей девушке-одичалой и по своим братьям.
— Странное дело, — сказал он Сэму теперь. — Манс не любил Крастера, а Крастер Манса, а теперь вот дочь Крастера кормит Мансова сына.