Схватил портфель, сдёрнул с вешалки неизменную соломенную шляпу… стремительно пронёсся через приёмную, бросил на прощание:
– Я уехал! Если чего – дома!
И только дверь бухнула. Или новый грозовой раскат ударил на улице?..
– Полетел гром на тучу, – прокомментировала отбытие начальника мудрая секретарша. И сняла телефонную трубку: – Марьяна Валерьевна? Твой домой покатил. Страсть не в духе сегодня-а-а…
На улице было так темно, что Василий Никифорович сразу включил у «Нивы» фары. То справа, то слева иссиня-чёрное небо снизу доверху вспарывали сполохи молний – и одновременно взрывался гром. Так, словно над станицей лопалась и трещала самая ткань мироздания!
Цыбуля даже посидел неподвижно в машине, сквозь потоки льющейся по стеклам воды созерцая небывалое величие природы. Которую человек то и дело самонадеянно заявляет, что покорил…. Затем тяжело вздохнул и включил передачу…
После короткого ужина, прошедшего в полном молчании (Марьяна Валерьевна на цыпочках хлопотала вокруг мужа), Цыбуля ушёл к себе в кабинет. Час был не поздний, уличное освещение, несмотря на темень, ещё не включили, и лампочка на столбе – любимая вдохновительница Цыбулиных мыслей – не горела… Василий Никифорович стоял у окна и смотрел в грозовой сумрак, где, постепенно удаляясь в степь от станицы, полыхали в небесах бело-голубые разряды. Они были похожи на тонкие кривые стволы очень рослых деревьев с обнажёнными корнями, тянущимися к земле. Вспышки выхватывали из темноты клубящиеся кроны чёрно-фиолетовых туч…
Гроза уходила, но ливень, которому давно полагалось закончиться, не прекратился. Он перешёл в нудный, холодный дождь, и сильные порывы ветра косо швыряли его в оконные стёкла. Вниз текли вялые ручейки… Такая погода никак не способствовала перемене настроения к лучшему. Накопившееся раздражение отказывалось утихать. Василия Никифоровича холодило, знобило, трясло…
Он не слышал, как приоткрылась дверь за спиной. Вошла Марьяна Валерьевна. Ступая тихо, чтобы не расплескать, она несла стакан крепкого, горячего чая, как всегда обёрнутый полотенцем.
– Василий, чайку?..
Цыбуля от неожиданности вздрогнул:
– Заикой когда-нибудь сделаешь…
Марьяна Валерьевна с облегчением заулыбалась:
– А как иначе вас, мужиков, самих из себя вытащить можно? Только неожиданностью, только с налёту! – Она поставила стакан на стол и подошла к мужу. – Запрётесь вот, замкнётесь и ждёте, когда само отболит… А вдруг не отболит, а отвалится? За вами, мужиками, глаз да глаз нужен. Вы народ слабый…
Василий Никифорович отвернулся к окну и продолжал вглядываться в темноту, привораживавшую далёкими вспышками.
– Бабе чего? – продолжала Марьяна Валерьевна. – Она свою беду слезами выльет – и дальше пошла. А вы? В себе копите, потом на людях срываете. А тебе так не гоже! Ты командир у нас. Голова! Что получается, когда голова больная? Пей давай! Пока не остыл!
Цыбуля слушал жену не перебивая. Такие плавные, задушевные голоса бывают только в сельской России; в других местах не найдёшь. Он ласкал, убаюкивал душу… Первый раз за весь день у Василия Никифоровича что-то помягчело и отпустило внутри. Он подошёл к столу и, взяв закутанный полотенцем стакан, сделал большой глоток. Так другие люди пьют валерьянку или нитроглицерин. Медленный тяжёлый комок покатится внутри, смывая тяжесть и боль… Цыбуля поставил стакан, подошёл к жене, обнял её за плечи и притянул к себе:
– Валерьяновка ты моя…
– А то. – В её голосе пробудилась весёлая лукавинка, которую он так любил. – Знали родители, какое отчество дать…
Они стояли обнявшись на фоне сумрачного окна, в котором уже редкие и неяркие молнии вспыхивали далеко-далеко. Два пожилых человека, всегда готовые прийти на помощь друг другу. Без просьбы подпереть плечом, отдать всё – лишь бы другому стало пусть на секунду, но легче… Зря говорят, будто с возрастом проходит любовь. Она не проходит…
За окном на столбе неожиданно вспыхнула лампочка. Марьяна Валерьевна нашла её взглядом.
– Слышь? Пойдём, Василь, посидим… потолкуем… а?..
По-прежнему в обнимку они прошли через кабинет к большому дивану.
– Худо мне, Марьянушка… – глухо проговорил Василий Никифорович. – Сергуня наш… И Заказ… Всё из рук валится… на народ швыряюсь… как пёс цепной стал. Сам чувствую, что негоже, а не могу… Смириться не могу…
Марьяна Валерьевна молчала. Держала его руку в своей.
Через некоторое время Василий Никифорович заговорил снова:
– По мне, рано у нас смертную казнь хотят отменить… Вот люди рассказывают, как теперь в Туркмении стало: первый раз украл – отрубают подлецу руку. Кисть. Хочешь дальше воровать? Пожалуйста. Ещё другая рука есть. И ноги… и голова… То-то, говорят, красть у них теперь совсем перестали. Машины на улицах на ночь не закрывают. А у нас? – Он тяжело замотал головой, потом снова посмотрел на жену: – Вот Сергуню убили, и никому ничего… А коня хоть нашли, да попробуй верни… Парень за него жизни не пожалел…
Взгляд Цыбули был устремлён на далёкую рукотворную звёздочку, светившую за окном. Марьяна Валерьевна тихо гладила его руку, лежавшую у неё на плече. Родное тепло жены успокаивало, помогало раскрыться озлобленной, готовой себя и весь белый свет проклянуть душе…
– Где правда? Где человеческая справедливость? Марьяна, сил больше нет!.. – Он помолчал, и в голосе зазвучало пронзительное отчаяние: – А может, и Бог-то с ним, с конём этим? Одного родили – и другого когда-нибудь родим?.. Я же не такой старый ещё. Хватит силёнок всё с начала начать?..
Так говорят о безвременно утраченных детях. О самом дорогом… О кровинке своей…
У Марьяны Валерьевны вдруг сильно защемило слева в груди. Женское сердце… Не обманешь его. Чует оно боль близкого человека. И своей болью отвечает…
– Всё обойдётся, Вась. Вот посмотришь. Всё обойдётся…
А что должно было обойтись? Если парня, по-отцовски любимого, загубили?.. Самого ранили насмерть, дело целой жизни отняв?..
Но Марьянина рука гладила и гладила его руку:
– Всё обойдётся… Всё уляжется, милый…
И Василий Никифорович оторвал взгляд от лампочки за окном, посмотрел нежданно помягчевшими глазами, поцеловал жену в лоб:
– Эх, Марьянушка…
И вдруг Марьяна Валерьевна встрепенулась:
– Слышь, Василь! А помнишь, как к нам собутыльник твой приезжал?
– Кто?..
– Ну этот. Из Швеции. Внучка с ним была… Ты кобылку ещё им подарил. Фа… Нотку. Ну, вспомнил теперь? Имя у него ещё чудное такое… Сам говорил, на русский лад всё равно что Ваня…
– Йон, что ли?
– Вот-вот! Йон, точно. Что ж ты ему-то не позвонишь?
Василий Никифорович только вздохнул:
– А чего ему звонить? Он нам не подмога. Он в Швеции живёт, а лошадь в Финляндии…