– Мама!.. – взвизгнула она на весь зал. Захват тут же исчез, она обнаружила, что опять сидит на полу, хотя в упор не помнит, как на нём оказалась.
– Кто ж так падает… – проворчала Катя. – Без руки хочешь остаться?
Наташа смотрела на неё снизу вверх, закусив губы, чтобы не разреветься. Странное это чувство, физический испуг, обида тела, наказанного незаслуженной болью. Не зря маленький ребёнок бьёт стул, о который ушибся.
Так ей самой недавно хотелось расколотить кухонный шкафчик, когда она, вытряхивая что-то в поганое ведро, стала выпрямляться и врезалась головой в угол доски: «За что?..» Да. По сравнению с этой Бабой-Ягой в камуфляже вагонный придурок уже казался уютным, безобидным и милым.
– Хотя… если транспорт сильно набитый… не знаю… – проговорила Катя задумчиво. – Тут лучше…
Она требовательно протянула руку. Наташа встала и снова приложила ладонь, мысленно готовясь к самому худшему, но про себя полагая, что хуже прошлого раза уже ничего не случится. Вот тут она ошибалась. На мизинце сомкнулось нечто вроде плоскогубцев и начало его отрывать, садистски выламывая суставы.
– В-в-вой!!.. – взвыла Наташа, подхватываясь на цыпочки и судорожно выгибаясь всем телом. Будь проклят день и час, когда нечистый дёрнул её подойти к этой… к этой… за консультацией. Будь проклят день и час, когда она вообще услышала самый первый разговор про «Эгиду»…
– Только учти, – как ни в чём не бывало продолжала наставлять Катя. – Пока как следует не попрактикуешься, даже не пытайся, хуже будет… Хочешь попробовать?
– Нет, – сказала Наташа, крепко держа в кулаке пострадавший мизинец и глухо удивляясь про себя, почему он ещё на месте и двигается. – Спасибо. Не хочу.
«И ведь правда занят выше головы, ни на что и ни на кого времени нет, но если очень надо – всегда находится…» – философски размышлял Сергей Петрович, собираясь на свидание с Дашей. Поразительное дело! На тётю Валю и дядю Лёню месяцами не удавалось выкроить времени, а тут – пожалуйста. Сколько угодно. Вот уж действительно – охота пуще неволи…
Даша ждала его у наконец-то открытого выхода на канал Грибоедова.
– Здравствуйте, Дашенька, – сказал Плещеев.
– Может, на «ты»? – улыбнулась девушка. – А то я на имя-отчество перейду!
– Хорошо, – согласился он и с удовольствием повторил: – Здравствуй!
– Привет, – ответила она. И, привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку.
От неё едва уловимо пахло дорогими французскими духами. И вся она была какая-то иная – в светлых узких брючках, в легкой шелковой блузке… Прозрачная, воздушная, неуловимая, как летнее облачко…
– Какая ты сегодня!.. – не смог сдержать восхищения Сергей (хотя и зарекался, ох зарекался делать комплименты… Чёрт за язык дёрнул!).
– Мы же на выставку собрались. Персональную, между прочим, не хухры-мухры. Ах, вернисаж, ах, вернисаж!..
– Какой портрет, какой пейзаж!.. А что по этому поводу великий Кант?..
– Он был солидарен с Козьмой Прутковым: «Нельзя объять необъятное». Дескать, стремиться к абсолюту, сиречь к овладению всеми сторонами человеческой деятельности, не только неправильно, но даже и пагубно. Кант, увы, живописи не понимал. Да ещё и теоретическую базу подвёл…
Сергей Петрович посмеялся, но потом прикусил язык, решив от греха подальше не упоминать не только Канта, но и вообще никого из философов. А то опять начнётся какая-нибудь трансцендентность с трансцендентальностью…
– Так куда стопы направляем? – уточнил он.
– Помещение Блоковской библиотеки. Невский, двадцать, – ответила Даша. – Там сегодня новая звезда восходит. По имени Виктор Ляпкало…
– Да? – невольно усомнился Плещеев. – И что, действительно хороший художник? Неужели ещё не перевелись?..
Даша пожала плечами:
– Так говорят… Сама я не видела…
Когда они подошли к зеленоватому зданию, где проходила выставка, Сергей обрадовался, что оставил машину на набережной канала – с парковкой здесь пришлось бы туго. Он даже удивился, что нашлось так много желающих посмотреть работы этого… как его… Ляпкало.
– Слушай, а он кто? – спросил Плещеев. – С такой-то фамилией?
Они подошли к входу на выставку. Сергей пропустил даму вперед, придерживая тяжёлую дверь, однако войти сразу за ней ему не удалось. Навстречу вывалилась развеселая компания, сама так и просившаяся на полотно. Две высокие стройные девицы, а посередине – толстенький мужичок, росточком им по плечо.
«И никаких комплексов…» – насмешливо подумал Плещеев.
Они с Дашей вошли в белый зал, где висели картины. Вокруг ходили сплошные знатоки живописи, а у стены на стуле сидел некто, и у него был вид мэтра, обозревающего плоды своего вдохновения, выставленные на потребу толпы.
Плещеев взглянул на ближайшее полотно и понял, что скоро сравняется с великим Кантом в непонимании живописи. По крайней мере, современной. Картина называлась «Полная женщина с оголённым торсом». И действительно, на зрителей смотрела кокетливая толстуха в голубых брюках. Её «оголённый торс» был поистине монументален. Обладательница этой роскоши победоносно взирала на зрителей, закинув руки за голову и восседая на плечах мужчины, который (должно быть, по контрасту) казался тщедушным и хрупким. Оставалось только гадать, как он под таким грузом вообще не отдал концы.
В мужчине без труда угадывался сам автор картины…
– Ну прям Рубенс, – сказал Сергей Петрович. – Тициан. Кто там ещё такими, вдохновлялся?.. Бр-р…
На следующей картине та же женщина, но уже в платье и цветном платке, стояла возле стола. Рядом блестел пузатый самовар и были разложены всякие вкусности к чаю.
– Кустодиев, – сказала Даша. Повернулась к Плещееву и посмотрела ему в глаза: – А ты… какими вдохновляешься?
– А вот такими, как ты, – честно признался Плещеев. Даша ничего не ответила. На следующей картине был изображён алкоголик средних лет, почесывающий плечо.
Когда они вновь вышли на залитый солнцем Невский, Плещеев сказал:
– Я тебя подвезу. Даша покачала головой.
– Не хочется домой… Такая погода… Может быть, погуляем?
Сергей Петрович Плещеев уже забыл, когда ему последний раз доводилось ГУЛЯТЬ. То есть ходить по улицам просто так, без особого дела.
– А что, – согласился он. – Можно!
И тут же подумал: «Господи, ну что я творю?.. Добром ведь не кончится…» И тем не менее он шёл рядом с Дашей. И ни на что не променял бы эти минуты.
Скоро они оказались у самого Адмиралтейства, в тенистом Александровском саду.
– В детстве мне жутко нравился памятник Пржевальскому, – сказала Даша. – Особенно верблюд. Так хотелось на него забраться, но няня не разрешала… Очень строгая была…