Эта опрометчивая фраза давала ему возможность уклониться от прямого ответа. Он моментально этим воспользовался.
— Простите меня, мисс Голкомб, — сказал он, прикрыв лицо рукой. — Простите, если я напомню вам, что сам я не претендовал на это право.
Несколько слов, прямых и откровенных, заставили бы его высказаться, и я было хотела уже их произнести, но Лора перебила меня.
— Я надеюсь, что не напрасно сделала вам это тягостное для меня признание, — сказала она. — Мне осталось добавить еще несколько слов, и, я надеюсь, вы не усомнитесь в их полной правдивости.
— Прошу вас верить в это, — горячо ответил он, опустив руку и повернувшись к нам. Его лицо выражало нетерпеливое внимание, ничего, кроме самого нетерпеливого внимания.
— Поймите, что я говорила с вами не из эгоистических целей, — сказала она. — Вы откажетесь от меня, сэр Персиваль, не для того, чтобы я вышла замуж за другого, — вы только дадите мне возможность остаться на всю жизнь незамужней. Я виновата перед вами только в мыслях. Ни единого слова… — Она помолчала, подыскивая выражение, и так смутилась, что больно было смотреть на нее. — Ни единого слова, — терпеливо и решительно продолжала она, — не было сказано ни мною, ни человеком, о котором я упоминаю в вашем присутствии в первый и последний раз. Ни единого слова, ни о моем чувстве к нему, ни о его чувстве ко мне, — и ничего никогда не будет сказано. Вряд ли мы снова встретимся с ним в этой жизни. Прошу вас, разрешите мне больше не говорить об этом и поверьте, что это все. Вот та правда, сэр Персиваль, которую был вправе услышать мой будущий муж, как бы тяжело это ни было для меня самой. Я верю в его великодушие, надеясь на его прощение, я верю в его честь, зная, что он сохранит мое признание в тайне.
— Ваше доверие для меня священно, — сказал он, — и я не обману его.
Он замолчал, как бы желая услышать ее ответ.
— Я сказала все, что хотела, — прибавила она тихо, — я сказала более чем достаточно для того, чтобы вы могли взять обратно ваше слово.
— Вы сказали более чем достаточно! — воскликнул он. — Для меня теперь дороже всего на свете сдержать свое слово! — Он встал и сделал несколько шагов к ней.
Она с ужасом отпрянула от него, и слабый крик вырвался из ее груди. Все, что она говорила, было подтверждением ее чистоты и правдивости, а этот человек хорошо понимал, какое бесценное сокровище — чистая и правдивая женщина. Благородство ее поведения послужило ей только во вред. С самого начала я этого боялась. Если бы она дала мне хоть малейшую возможность, я помешала бы этому. Даже сейчас, когда было уже поздно, я все еще надеялась, что сэр Персиваль скажет что-нибудь такое, что поможет мне исправить положение.
— Вы предложили мне, мисс Фэрли, самому отказаться от брака с вами, — продолжал он. — Но могу ли я быть столь бездушным, чтобы отказаться от благороднейшей из женщин!
Он говорил так горячо, со страстью и воодушевлением и в то же время с такой деликатностью, что она подняла голову, вся порозовела и взглянула на него, внезапно оживившись.
— Нет! — твердо сказала она. — От несчастнейшей из женщин, если я должна отдать себя тому, кого не могу любить.
— Но разве вы не сможете полюбить в будущем, — спросил он, — если целью всей моей жизни будет заслужить вашу любовь?
— Никогда! — отвечала она. — Если вы все еще настаиваете на нашем браке, я буду вам верной и преданной женой, сэр Персиваль, но вашей любящей женой, насколько я себя знаю, — никогда!
При этом она выглядела такой невыразимо прекрасной, что ни один мужчина в мире не мог бы добровольно отказаться от нее. Я изо всех сил старалась почувствовать, что сэр Персиваль заслуживает осуждения, но, вопреки всему, мне было жаль его.
— Я с благодарностью принимаю вашу верность и преданность, — сказал он. — Как бы мало ни дали вы мне, ни одна другая женщина в мире не смогла бы дать мне больше.
Ее левая рука сжимала мою, правая безжизненно повисла. Он тихо взял ее руку, поднес к своим губам, скорее прикоснулся к ней, чем поцеловал, поклонился, а затем с отменным тактом и сдержанностью молча покинул комнату.
Она не пошевелилась и ничего не промолвила, когда он ушел. Она сидела рядом со мной, холодная и безучастная, опустив глаза. Я видела, что говорить безнадежно и бесполезно, я только молча обняла ее и прижала к себе. Мы просидели долгое время — так долго и так печально, что мне стало страшно. Я мягко попыталась заговорить с ней, чтобы вывести ее из оцепенения.
Звук моего голоса, казалось, пробудил ее. Она вдруг отодвинулась от меня и встала.
— Я должна покориться судьбе, Мэриан, — сказала она. — В новой жизни у меня будет много трудных обязанностей; одну из них надо выполнить сегодня.
Сказав это, она подошла к столику у окна, где лежали ее рисовальные принадлежности, тщательно собрала их и положила в ящик комода. Заперев его, она подала мне ключ.
— Я должна расстаться со всем, что мне его напоминает, — сказала она. — Спрячь этот ключ — он мне больше никогда не понадобится.
Прежде чем я успела что-либо ответить, она сняла с книжной полки альбом с рисунками Уолтера Хартрайта. С минуту она колебалась, с любовью держа в руках альбом, потом поднесла его к губам и поцеловала.
— О Лора, Лора! — сказала я, не сердясь, не упрекая, но с бесконечной печалью, которая переполняла мое сердце.
— В последний раз, Мэриан! — умоляюще сказала она. — Пойми, я прощаюсь с ним навсегда!
Положив альбом на стол, она вынула гребень, который держал ее волосы. Они упали в несравненной красоте на ее плечи и спину, окутали ее всю длинными прядями. Отделив от них густой локон, она отрезала его и вложила в альбом. Потом поспешно закрыла его и отдала мне в руки.
— Вы пишете друг другу, — сказала она. — Пока я жива, если он обо мне спросит, говори, что мне хорошо, не говори, что я несчастна! Не огорчай его, Мэриан, ради меня — не огорчай его никогда! Если я умру первая, обещай мне отдать ему альбом. Когда меня не станет, ты отдашь и скажешь, что я сама вложила туда локон. И скажи, Мэриан, скажи за меня то, о чем мне самой никогда не придется сказать ему: скажи, что я его любила!
Она обвила мою шею руками и прошептала эти последние слова с таким восторгом, что сердце мое чуть не разорвалось от горя. Вся ее сдержанность покинула ее при первом же порыве любви. Она вырвалась из моих объятий и упала на кушетку, содрогаясь от отчаянных рыданий.
Напрасно я утешала и уговаривала ее — на нее уже ничто не действовало. Таков был печальный, непредвиденный для нас обеих конец этого памятного дня. Когда рыдания ее наконец утихли, она была слишком измучена, чтобы говорить. Она задремала, а я спрятала альбом, чтобы она его не увидала, когда проснется. Лицо мое было вполне спокойно, когда она открыла глаза, хотя один господь знает, что творилось в моем сердце. Мы ни словом не обмолвились о горестном утреннем свидании. В этот день мы больше не говорили о сэре Персивале и не вспоминали Уолтера Хартрайта.