Таким образом препятствие было от меня удалено. Нечего было более тревожиться насчёт свидания с Мидуинтером, и было достаточно времени сообразить, как мне поступить теперь, когда мисс Мильрой и её драгоценный пастушок опять сошлись. Поверите ли вы, письмо или сам его автор — не знаю что — так овладели мною, что, как ни старалась, я не могла думать ни о чём другом. И это в то время, когда имелись причины бояться, что мисс Мильрой находится на пути перемены своего имени на имя Армадэля, и когда я знала, что мой долг ей ещё не заплачен.
Был когда подобный развратный образ мыслей, не могу этого объяснить; не можете ли вы?
Наконец настали сумерки. Я выглянула из окна — он был тут!
Я тотчас вышла к нему; мои хозяева, как прежде, были слишком погружены в еду и питьё, чтобы примечать что-нибудь другое.
«Нас не должны видеть здесь, — шепнула я. — Я пойду первая, а вы за мной».
Он ничего не сказал в ответ. Что происходило в его душе, я не могла угадать, но, придя на свидание, он как будто готов был возвратиться назад.
«Вы как будто боитесь меня», — сказала я.
«Я вас боюсь, — отвечал он, — и вас и себя».
Это было невежливо; это было нелестно, но я испытывала такое неистовое любопытство в этот раз, что, если бы он был ещё грубее, я не обратила бы на это внимания. Я сделала несколько шагов к новым зданиям, остановилась и оглянулась на него.
«Разве я должна просить вас об этом как о милости, — сказала я, — после того, как вы дали мне обещание и после такого письма, какое вы написали мне?»
Что-то вдруг изменило его; он в одно мгновение был возле меня: «Извините меня, мисс Гуильт, ведите меня, куда вам угодно».
После этого ответа он отступил немного назад, и я слышала, как он сказал себе: «Что должно быть, то будет. Что я могу тут сделать и что может она?»
Едва ли слова (я их не поняла), а должно быть, тон, которым он произнёс их, мгновенно заставил меня почувствовать страх. Я была почти готова, не имея малейшей причины для этого, проститься с ним и уйти. Это чувство страха было несвойственно мне, скажете вы. Действительно так. Оно продолжалось не более одного мгновения. Ваша возлюбленная Лидия скоро образумилась.
Я пошла к неоконченным коттеджам, потом за город. Мне было бы гораздо более по вкусу повести его в дом и говорить с ним при свечах, но я уже раз рисковала; а в этом местечке, изобилующем сплетнями, и в моём критическом положении я боялась рисковать. О саде тоже нельзя было думать, потому что хозяин курит там трубку после ужина. Ничего больше не оставалось, как вывести его из города.
Время от времени я оглядывалась: он все шёл на одном расстоянии, как призрак, молча следовавший за мною.
Я должна перестать писать письмо на некоторое время. Церковные колокола начали трезвонить, и этот шум сводит меня с ума. В наши дни, когда у всех есть часы, зачем колокола напоминают нам, когда начинается служба?
Наконец закончился трезвон, и я могу продолжать.
Я испытывала некоторое сомнение, думая, куда его отвести. Большая дорога была с одной стороны, но хотя она казалась пустой, кто-нибудь мог пройти по ней, когда мы менее всего этого ожидали. Другая дорога шла через рощу. Я повела его в рощу.
На опушке рощи, среди деревьев, была яма, в которой лежали упавшие стволы, а за ямой небольшая лужа, поблёскивающая в сумерках. Обширные пастбища расстилались на дальнем берегу реки, над ними сгущался туман, из которого выходили большие стада коров, медленно возвращавшихся домой.
«Подите сюда, — сказала я тихо, — и сядьте возле меня здесь».
Зачем я вдаюсь в такие подробности обо всём этом, я сама не знаю. Это место произвело на меня непонятно сильное впечатление, и я не могла не описать его. Если я дурно кончу, — скажем, например, на эшафоте, — я думаю, что последнее, что увижу, прежде чем палач дёрнет за верёвку, будет маленькая блестящая лужа и обширные туманные пастбища и коровы, возвращающиеся домой в сгущающейся темноте. Не пугайтесь, достойное создание! Моё воображение иногда выделывает со мною странные штуки, а в этой части моего письма, наверное, есть ещё остатки лаудана [4] , который я принимала в прошлую ночь.
Он подошёл — странно и тихо, как лунатик, — подошёл и сел возле меня. Или ночь была очень душна, или я была в лихорадке, только я не могла не снять с головы шляпку, не могла не стянуть с рук перчаток. Необходимость взглянуть на него и понять, что значит его странное молчание, и невозможность сделать это в темноте взвинтили мои нервы до того, что я чуть было не вскрикнула. Я взяла его за руку, подумав, не поможет ли это мне. Рука его горела и тотчас же сжала мою руку. О молчании после этого нельзя было и думать. Единственный безопасный способ состоял в том, чтобы тотчас же начать говорить с ним.
Глава 1
«Не презирайте меня, — сказала я. — Я была принуждена привести вас к этому уединённому месту; я лишусь репутации, если нас увидят вместе».
Я немного подождала. Его рука опять предостерегла меня не затягивать молчания. Я решилась заставить его говорить на этот раз.
«Вы заинтересовали и напугали меня, — продолжала я. — Вы написали мне очень странное письмо. Я должна знать, что это значит».
«Поздно спрашивать. Вы выбрали дорогу, и я выбрал дорогу, с которой уже нельзя вернуться назад».
Он дал этот странный ответ тоном совершенно для меня новым, таким, который растревожил меня ещё более, чем его молчание.
«Слишком поздно! — повторил он. — Слишком поздно! Теперь остаётся только задать мне один вопрос».
«Какой?»
Когда я спросила это, внезапный трепет передался из его руки в мою и слишком поздно показал, что мне лучше было бы молчать. Прежде чем я успела отодвинуться, прежде чем я успела подумать, Мидуинтер обнял меня.
«Спросите меня, люблю ли я вас», — прошептал он.
В эту самую минуту голова его упала на мою грудь и какая-то невыразимая мука, терзавшая его, вырвалась наружу, как это бывает с нами, в рыданиях и слезах.
Моё первое впечатление было самое дурацкое. Я была готова выразить бурно протест и защищаться самым решительным образом. К счастью или к несчастью, я, право, не знаю, я утратила чувствительность юности и сдержалась, не оттолкнула его руками, и готовые сорваться слова протеста замерли на моих губах. О Боже! Какой старой чувствовала я себя, когда он рыдал на груди моей! Как я жалела о том времени, когда он мог бы пользоваться моей любовью! А теперь он обладал только моей талией.
Желала бы я знать, печалилась ли я о нём? Впрочем, это всё равно. По крайней мере, рука моя легла на его голову, и пальцы мои нежно стали перебирать его волосы. Страшные воспоминания о прошлом вернулись ко мне и заставили затрепетать, когда я коснулась его волос, однако я продолжала их перебирать. Какие дуры женщины!