Люди проходили мимо, спеша по своим делам, а я так и стояла, следя за ними настороженным голодным взглядом. Можно было бы поискать какого?нибудь негодяя — маньяка, грабителя, насильника, но я пока не понимала, облегчит это или усложнит работу. Я еще не знала пределов своих возможностей, я привыкла к тому, что я, очень худая и никогда не отличавшаяся физической силой, просто?напросто не справлюсь со здоровым мужиком. Оставались еще всякие маргинальные элементы, но это оказалось слишком противно…
— Привет, красивая, не мерзнешь?
Кажется, еда сама нашла меня.
Ко мне подошел мужчина, не очень молодой, где?то между тридцатью и сорока, обычный человек в черной дубленой куртке, джинсах и идиотской круглой шапочке. Лицо красное. «Полнокровный», — почему?то подумалось мне, и я невольно сглотнула. Слюна оказалась тягучей и словно бы густой.
— Д?да, оч?чень мерзну, — от волнения зубы сами собой принялись выбивать дробь.
— Извини, я, кажется, ошибся, — он резко отступил от меня и быстро зашагал прочь.
Я в изнеможении закрыла глаза. Ну надо же быть такой дурой! Зачем я упустила его? Что его спугнуло? Надо лучше держать себя в руках. Стыдно истерить, тем более учитывая собственные грандиозные планы. Стыдно и смешно.
Постаравшись успокоиться, я вновь зашагала по улице. Можно считать шаги. Первый, второй, третий… На тридцатом я увидела ее — девочку лет пяти. Она выбежала из открывшейся двери магазина к закутку между домами.
Я быстро оглянулась по сторонам — никого, и последовала за ней.
Девочка с интересом изучала нагромождение сосулек у водосточной трубы. Получилось и вправду красиво, как во дворце Снежной Королевы.
— Привет! Что ты делаешь здесь так поздно? — спросила я, краем сознания понимая, что, наверное, не стоит разговаривать с… ну, в общем, понятно с кем, но человеческие привычки слишком укоренились во мне. — Где твоя мама?
— В магазине, — беззаботно заявила девочка, показав варежкой в сторону здания, из которого недавно вышла.
На девочке была пятнистая шубка, ярко?красные шапка с помпоном, сапоги и варежки. Я разглядывала ее со смешанным чувством, еще не до конца понимая, что собираюсь делать.
Девочка подняла на меня доверчивые голубые глазенки и вдруг неожиданно спросила:
— А ты кто?
— Никто, — ответила я, начиная злиться. Терпеть не могу дурацкие вопросы, на которые все равно нет ответов.
Что?то со мной было не так, потому что девочка, как и тот мужчина, что окликал меня недавно, вдруг испугалась. Она тоненько вскрикнула и попыталась убежать. Но тут с весовыми категориями все было в порядке. Я схватила ее, развернула к себе и заглянула в блестящие слезами глаза.
— Ты будешь слушаться меня! Ты будешь молчать, поняла? Что бы ни случилось. Это только сон. Ты спишь, — говорила я каким?то чужим хриплым голосом. Горло уже раздирало от боли. Хотя бы немного влаги, мне нужно совсем чуть?чуть… Никто и не заметит…
Девочка сонно кивнула, и глаза ее и вправду стали слипаться. Вот на разрумянившиеся на морозце щеки опустились длинные ресницы, на которых серебряными капельками застыли недавние слезы.
Путаясь в шарфе, я дрожащими от нетерпения руками расстегнула верхние пуговички пятнистой шубы.
От детской кожи пахло очень приятно. Молоком и домом. Домом, в который теперь мне не было возврата. Прислушиваясь к этим ощущениям, я замешкалась. Нет, невозможно. Я не смогу сделать этого, никогда не смогу!
Полная отчаянья, я оттолкнула от себя девочку, и она, упав в снег и очнувшись, заплакала и, топая, как молодой слоненок, побежала прочь, громко зовя: «Мама! Мама!»
Я опустилась на колени, зажала уши руками и согнулась пополам, разрываемая тяжелой жгучей болью. Плохо! Как же мне плохо!
Когда приступ боли прошел, первым, что я увидела перед собой, были высокие рокерские ботинки. Поднимать голову ужасно не хотелось. Я и так знала, кто стоит надо мной.
— Ты превосходно справляешься сама, — произнес знакомый голос, не раз преследовавший меня в ночных кошмарах. — Я получил большое удовольствие, наблюдая за тобой. Помнишь Достоевского? Собираешься совершить злодейский поступок, а на натуру?то не рассчитала. Продолжай в том же духе — и распугаешь всю пищу в округе. Я не знал, что именно это ты называешь охотой.
Стыд обжег меня с головы до ног. Не глядя на Ловчего, я вскочила и бросилась прочь.
Я нагнала девочку почти у входа в магазин, подхватила на руки и понесла прочь. Она успела только жалобно пискнуть — не громче мышонка. Мои зубы стучали. Мне уже не столько хотелось есть, сколько доказать себе и ему, наверняка наблюдающему за мной, что я способна на поступки. Никто не дождется от меня, чтобы я, как дрессированный медведь, плясала под чужую дудку, боялась сама себя и питалась крысами, отловленными в грязном подвале. Я собиралась стать королевой, а тут уж не до миндальничания. Завернув за угол, я отступила в тень деревьев и развернула девчонку к себе. Она уже не плакала и только смотрела на меня огромными остановившимися глазами. В них застыл такой глубокий и непроходимый страх, что я невольно поежилась.
Ночь усмехнулась мне в лицо.
В детстве мы иногда играли в странную игру: слаб?о? или не слабо?. От каждого требовалось либо признаться в собственной слабости и быть жестоко осмеянным товарищами, либо совершить нечто безумное: например, подойти к прохожему и прокукарекать ему в лицо, спрыгнуть с высокой ветки дерева или раскачаться на качелях так, что они едва не переворачивались вокруг своей оси. Я справлялась со всеми заданиями, кроме одного, — я отказалась подложить кнопку на стул нашей учительнице. «Ах тебе слабо?!» — засмеялись тогда надо мной. «Мне не слабо? сказать вам „нет!“», — ответила я тогда и, надо сказать, до сих пор гордилась этим ответом. Но сейчас… сейчас все было по?другому.
— Мне не слабо?, — сказала я вслух и склонилась к детской шее.
Прокусить кожу легко. Она тонкая, словно бумага. От тебя не требуется никаких усилий, тело умеет все лучше тебя, действуя словно и не совсем по твоей воле. Кровь оказалась очень горячей и густой. А еще вкусной. Вкуснее, чем любое изысканное лакомство, которое мне доводилось попробовать. Она дарила тепло, уверенность и силу, наполняя каждую клеточку моего тела. Я чувствовала эйфорию. Глоток, еще глоток… Так жаль отрываться, но я, хотя с трудом, заставила себя сделать это. Глаза у девочки закатились, а тело безвольно повисло в моих руках. Я прислушалась. Сердце еще билось. Но тихо?тихо и с перерывами: «Тук?тук, тук?тук, тук…»
Я огляделась. Ночь смотрела на нас во все глаза. Редкие прохожие силуэтами мелькали где?то далеко, не замечая в густой тени деревьев ни меня, ни мою добычу.
Неподалеку стояла занесенная снегом лавочка. Я отнесла туда девочку, положила на доски и попыталась оттереть с шеи следы крови, послюнявив пальцы, но получилось только хуже — вместо слюны у меня во рту тоже была кровь. Наконец я догадалась набрать в горсть снега и вытереть шею ребенка им, затем снова прислушалась. Девочка еще дышала. Тогда я замотала ее шею шарфом, застегнула шубку и остановилась над телом. Наверное, у нее еще есть шанс выжить. Может быть, позвать кого?нибудь и сказать, что ребенку стало плохо? Я вспомнила, как отшатнулся от меня мужчина. Нет, все?таки лучше не делать этого. Мама девочки должна быть где?то неподалеку. Она станет искать дочь и без труда найдет ее здесь, а мне лучше не попадаться на глаза. Прочь, скорее прочь отсюда, пока меня не заметили!