Роже выждал еще четверть часа, потом тихонько соскользнул наземь, останавливаясь и замирая при каждом скрипе кровати. Наконец его ноги коснулись пола; он прислонился к стене и немного постоял в ожидании. Могучий равномерный храп аббата продолжался. Пока все шло хорошо. Тогда юноша, вытянув руки, осторожно двинулся в темноте, нашарил стул, на который в ночную пору его воспитатель клал свою одежду, перенес ее со стула к себе на постель и начал одеваться; это ему удалось без каких-либо досадных случайностей. Закончив свой туалет, Роже, ставший с ног до головы вылитым аббатом, осторожно отворил дверь, затем неслышно притворил ее, вытянул шею, дабы убедиться, что сборы не потревожили сон его опекуна, вышел на лестницу, спустился во двор и, постучав в комнату привратника, громко сказал:
— Я аббат Дюбюкуа, наставник шевалье д'Ангилема. Мой воспитанник сильно занемог, и я иду искать врача.
Полусонный привратник увидел в форточку одеяние аббата и отпер калитку, проворчав несколько слов, которые юноша не разобрал. Роже очутился на свободе; его первым побуждением было бежать вперед, но минут через десять он разом остановился: еще немного, и он свалился бы с крутого берега в Луару.
Дойдя до реки, Роже наконец разобрался, где находится: он знал, что Шинон отстоит приблизительно на двадцать пять льё от Амбуаза и попасть туда можно, если неуклонно идти вниз по течению Луары. Однако к цели вели две дороги: одна шла вдоль левого берега реки, другая — вдоль правого. Роже решил отдать предпочтение правому берегу; хотя путь этот был длиннее на три или даже на четыре льё, но зато он сулил беглецу большую безопасность. А потому шевалье перешел по мосту на другой берег и, шагая без остановки, оказался к шести часам утра в Вувре. Тут усталость заставила его сделать привал: ведь он чуть не бегом проделал восемь льё! Роже остановился на постоялом дворе; здесь он сразу же бросился на кровать и велел разбудить себя в десять утра: он намеревался отправиться дальше тотчас после завтрака.
Раздевшись, шевалье обнаружил, что, кроме собственного кошелька, который он опустил в один из карманов своей новой одежды, он располагал теперь еще и кошельком аббата, оставшимся в другом кармане. Поскольку деньги, лежавшие в этом кошельке, принадлежали барону, Роже не только не испытал никаких угрызений совести, но даже очень обрадовался этому обстоятельству, ибо оно увеличивало его капитал на четыре луидора и одно экю — иными словами, на девяносто девять ливров. Теперь у него было достаточно денег, чтобы отправиться хоть на край света.
Пока Роже завтракал, хозяин постоялого двора вошел в комнату и сообщил ему, что некий владелец судна, плывущего вниз по Луаре, набирает по дороге новых пассажиров и просит узнать у шевалье, не предпочтет ли тот продолжать путь на судне. Мысль эта показалась юноше весьма заманчивой, поскольку след его легче потерялся бы на воде, нежели на суше, ибо след судна на реке обнаружить почти так же трудно, как те следы, о которых упоминает царь Соломон, чья мудрость и образная речь вошли в поговорку.
Вот почему Роже ответил, что если при новом способе передвижения он не проиграет в скорости, то с большим удовольствием согласится на такое предложение; хозяин постоялого двора заверил его, что он не только не проиграет, но даже выиграет, ибо по реке он будет плыть вперед и днем и ночью. Эти заверения прельстили Роже настолько, что он поручил хозяину тотчас же заказать для него место на судне, хотя оно должно было отправиться лишь через два часа: ведь возможность ехать и ночью перекрывала потерю двух часов.
Однако, когда владелец постоялого двора выходил из комнаты, шевалье спохватился, что он даже не спросил у него, кто же такие пассажиры, с которыми ему предстоит вместе пуститься в дорогу. И тогда он узнал, что это по большей части купцы, направляющиеся по торговым делам в Нант, офицеры, возвращающиеся в свои гарнизоны, которые расположены в Рене или Бресте, и, наконец, парижане, путешествующие для собственного удовольствия. Среди них не было никого подозрительного, и потому ничто не заставило юношу переменить свои первоначальные намерения; он опять попросил хозяина постоялого двора передать владельцу судна, что тот может рассчитывать еще на одного пассажира, то есть на него, Роже.
И действительно, в полдень снялись с якоря; судно, а вернее, плавучий дилижанс, тянули четыре сильные лошади; они шли берегом так ходко, как только можно было желать, и наш герой весь день поздравлял себя с тем, что выбрал именно такой способ передвижения, ибо способ этот позволял ему ехать при свете луны не менее быстро, чем при свете солнца. В три часа пополудни остановились в Туре на обед, но уже в пять тронулись дальше и до самой ночи плыли с почти одинаковой скоростью. Владелец судна, когда его спросили о том, много ли проедут за ночь, ответил, что на следующий день поутру они к завтраку будут в Ланже; поверив его обещанию, Роже завернулся в плащ, лег на скамью и заснул.
Однако, несмотря на принятые им меры предосторожности, шевалье все же не был спокоен, и, видимо, поэтому тревожное сновидение нарушило его покой. Ему привиделось, будто на горизонте возникли два всадника, в одном из них он узнал отца, а в другом — аббата Дюбюкуа; заметив судно, они пришпорили своих коней, судно же, напротив, вопреки мольбам, с которыми юноша обращался к владельцу, все больше замедляло ход. Между тем скорость всадников возрастала, преследователи оказались наконец совсем рядом, и Роже — все еще во сне — решил, что у него нет иного выхода, и надумал спрятаться в трюме. Он поспешно спустился туда, спрятался между двумя бочками и стал ждать. Через несколько мгновений ему показалось, что ход судна не просто замедлился, что оно вообще не движется. Затем Роже услышал приближающиеся шаги, и ему померещилось, будто чья-то рука схватила его за ворот: он снова стал пленником! Юноша испустил крик и проснулся.
Первым его ощущением было чувство радости, ибо, открыв глаза, он увидел, что пока еще совершенно свободен; тем не менее сон его был не совсем лжив: судно остановилось и теперь неподвижно стояло посреди реки. Шевалье направился к рулевому, чтобы узнать о причинах неожиданной остановки, и увидел, что тот спит; спали, кстати сказать, и все пассажиры. Сперва Роже не решался разбудить кормчего, однако положение было слишком серьезным, и потому колебания его продолжались недолго. Он дернул почтенного навигатора за руку, и тот, проворчав, что ему мешают отдыхать, ответил: «Мы сели на мель». Причем сообщил он об этом как о событии совершенно естественном, которое не должно вызывать ни удивления, ни недовольства, поскольку случается оно раза три, а то и четыре за каждую поездку. Дав такого рода объяснение случившемуся, кормчий снова уронил голову на руль и опять погрузился в сон.
В самом деле, Луара в те времена была точно такой же, какова она теперь, то есть одной из самых капризных рек во Франции: вы никогда не могли быть уверены в том, что найдете ее на том же месте, где оставили, ибо, подобно пресловутому тирану древности, у которого было двенадцать спальных комнат, она никогда не покоилась две ночи кряду на одном и том же ложе. Итак, плавучий дилижанс прочно сидел на мели, иными словами, возникла угроза, что он так и останется на месте до тех пор, пока проливной дождь не поднимет уровень воды в реке или же пока не удвоят либо не утроят число лошадей в упряжке: только тогда, быть может, удастся сдвинуть этот дилижанс с препятствия, остановившего его движение.