Наступил час прогулки, и за шевалье д'Ангилемом пришли.
Каждому узнику ежедневно разрешалась двухчасовая прогулка.
Для нее была отведена особая площадка.
Роже встретил на этой площадки восьмерых заключенных, восьмерых товарищей по несчастью; каждый из них был одет на собственный лад, и все они мало походили друг на друга.
По лицу и по одежде узника легко было догадаться, давно ли он попал в узилище.
— О чем сейчас говорят в Париже, милостивый государь? — воскликнули они хором.
— Я полагаю, господа, — ответил шевалье, — там говорят о том, что нынче утром меня взяли под стражу; впрочем, после этого события прошло уже часов пять или шесть, возможно, о нем больше не говорят и начинают проявлять интерес к чему-либо еще.
— Ах так! Стало быть, вас взяли под стражу?
— Черт побери! Да вы это и сами видите! Ведь и вы тут не ради собственного удовольствия находитесь, не правда ли?
— Разумеется, нет.
— Вот и я тоже.
— Но почему вас взяли под стражу?
— Почему? С самого утра я доискиваюсь причины моего ареста, и если вы соблаговолите мне ее назвать, то выведете меня из большого затруднения.
— Как? Вы не знаете, почему вас арестовали?
— Нет, а вы?
— И я не знаю.
— А вы, сударь?
— Не знаю и я.
— Но а вы-то хоть знаете?
— Тоже нет.
На один и тот же вопрос, обращенный поочередно к восьмерым узникам, восемь раз последовал один и тот же ответ.
Никто из заключенных не знал причины своего заточения, а между тем один из них находился в Фор-л'Евеке уже целых десять лет.
Однако держался он спокойнее всех и меньше других роптал на судьбу.
Роже содрогнулся. Ведь человек этот провел в темнице большее число лет, чем сам он, Роже, провел в ней часов.
А между тем шевалье уже успел здесь затосковать.
«Да, видно, я пропал», — подумал он.
Однако мы всегда уповаем на то, что печальный жребий, ставший уделом других, не станет нашим уделом. И потому Роже начал расспрашивать других узников, нельзя ли ему побеседовать с кем-либо из тех, кто осуществляет власть в замке.
— Вы можете, когда вам будет угодно, попросить, чтобы вас посетил комендант, — ответили ему.
— Вот как? Стало быть, я могу попросить коменданта прийти ко мне?
— Вот именно.
— И для этого достаточно обычной просьбы?
— Вполне достаточно.
— Тогда я сделаю это нынче же вечером! Господа, я прощаюсь с вами.
— Прощаетесь? А почему?
— Да потому, что завтра я, вероятно, уже не буду иметь чести с вами встретиться.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, что если нынче вечером я увижу коменданта, то, без всякого сомнения, буду завтра же на свободе.
— Бедный юноша! — прошептали узники, покачивая головами.
Этот сочувственный возглас не помешал Роже возвратиться к себе в камеру в самом радужном расположении духа.
Ему принесли обед, и он с аппетитом съел хлеб и овощи, отпущенные для него королевской казною.
Покончив с трапезой, он попросил тюремщика передать коменданту замка, что новый узник очень хочет с ним переговорить.
— Нынче уже слишком поздно, — отвечал тюремщик, — но завтра комендант непременно к вам придет.
— Вы в этом уверены, друг мой?
— Конечно, уверен.
— В таком случае до завтра, — сказал шевалье, решив набраться терпения и утешая себя мыслью, что ночь пройдет быстро.
Он вновь уселся на скамеечку и стал следить сквозь прутья решетки за последними бликами уходящего дня…
Роже все еще сидел на скамейке, глядя в небо и погрузившись в раздумье, как вдруг ему показалось, будто рядом слышан какой-то шорох.
Он взглянул на пол и увидел мышь: она грызла крошки хлеба, валявшиеся на полу.
Шевалье ненавидел мышей; он схватил свою шляпу и с размаху швырнул ее в крошечного зверька; тот, перепугавшись, обратился в бегство и проскользнул под дверью в соседнюю, гораздо более просторную комнату, которую он, судя по всему, облюбовал себе для жилья.
Роже довольно долго сильно тревожила мысль, что непрошеные гости могут, чего доброго, нанести ему ночью визит. Вот почему он продолжал сидеть на скамеечке, не сводя глаз с небольшой щели под дверью. Он сидел до тех самых пор, пока луч света еще проникал в оконце его камеры, а когда ночной мрак совсем сгустился, Роже взял валявшуюся на столе пробку от бутылки и воткнул ее в щель под дверью, обезопасив себя таким способом от вторичного визита непрошеных гостей.
Теперь он мог быть спокоен.
И все же ночью шевалье раза три или четыре внезапно просыпался как от толчка: ему чудилось будто маленькие лапки царапают его лицо и руки; однако всякий раз он убеждался, что, кроме него самого, в камере нет ни единого живого существа.
Этого нельзя было сказать о соседнем помещении, ибо оно, видимо, служило местом для встреч всех мышей, всех крыс и всех кошек, обитавших в замке.
И все же узник довольно спокойно провел ночь: он был полон надежд.
На следующий день, часов около двенадцати, когда терпение шевалье было уже на исходе, в коридоре послышался необычный шум: видимо, солдаты взяли на караул. Потом у самой двери послышались шаги, в замочной скважине повернулся ключ, дверь отворилась, и в камеру вошел комендант замка.
Это был высокий сухопарый человек; когда он говорил, губы его едва шевелились, а глаза ничего не выражали. Он держал свою шляпу в руке, без сомнения, потому, что не хотел снимать ее, входя к узнику.
— Господин комендант, — воскликнул Роже, бросаясь ему навстречу, — я шевалье Роже д'Ангилем!
— Мне это уже известно, сударь, — ответил комендант, почти не шевеля губами.
— Вам это уже известно? — с удивлением спросил шевалье.
Комендант молча поклонился.
— Ну что ж, коль скоро вам известно, кто я такой, я хотел бы, господин комендант…
— Есть ли у вас какие-нибудь жалобы на наши порядки, господин д'Ангилем?
— Нет, пока что нет, сударь, впрочем, я еще не успел как следует ознакомиться с этими порядками; но мне хотелось бы знать…
— Не испытываете ли вы в чем-нибудь недостатка, господин д'Ангилем?
— До сих пор еще ни в чем; но не могу ли я узнать?..