Первыми он съел печень с сердцем.
Насыщаться следовало не торопясь. Сегодня он уйдет из опротивевшего становища, а путь до Матхуры тернист. Возможно, одного ягненка даже не хватит.
Да и баранина надоела.
Мужчина задумчиво посмотрел под навес, где в соломе спала обнаженная женщина. Сытая, не знавшая нужды и голода самка. Пальцы его несколько раз согнулись и разогнулись, выпуская наружу кривые когти.
Он размышлял.
В конце концов, именно эта похотливая дуреха проболталась ему об удивительном байстрюке, которого прижила ее хозяйка невесть от кого. О байстрюке с тельцем медно-красного цвета, сплошь покрытом загадочной татуировкой. О байстрюке с серьгами, что росли прямо из мочек ушей. Да и сама хозяйка… все-таки дочь царя Шуры, дальняя родственница матхурского Ирода…
Женщина заслуживала определенной признательности.
Но одного ягненка определенно не хватит, а баранина надоела.
Вдалеке брехали на луну косматые овчарки.
* * *
У шатра безмужней матери мужчина остановился. Даже не у самого шатра, а чуть поодаль, ближе к зарослям олеандра. Хозяйка его бывшей любовницы проводила время в пастушьем становище с единственной целью: скрыть позор. Даже если ее приемный отец и знал о проказах любимицы, он благоразумно решил не привлекать к ним всеобщего внимания. Прислуги и свиты выделил — кот наплакал. Сейчас, например, у входа в шатер дрыхли всего двое вартовых, и больше (мужчина твердо знал это) воинов поблизости не было. А пара разжиревших от бездель валухов — преграда слабая.
Посланец матхурского правителя, не таясь, подошел к шатру.
Громко топая.
При виде его вартовые заморгали, стряхивая с ресниц остатки дремы.
— Ты чего, приятель? — сипло бросил левый, вислоусый дядька, садясь на корточки. — Не спится?! Иди овцу вылюби…
— Хоть бы тряпкой замотался, бесстыжая твоя морда! — Правый, совсем еще молоденький паренек, во все глаза глядел на могучий лингам мужчины, до сих пор торчавший стенобитным тараном.
После шалостей любовницы? после сытной трапезы? — кто знает?
Скажете, одна из причин — явная бессмыслица?!
Скажите, а мы послушаем, но в другом месте и при других обстоятельствах.
— Сейчас замотаюсь, — легко согласился посланец Ирода.
И коротко, без замаха, ударил молоденького ногой в горло. Пальцы ноги, сжатые в корявое подобие кулака, с хрустом вошли парнишке под подбородок, и почти сразу страшный кулак дернулся, раскрываясь весенним бутоном.
С лепестками-когтями.
Обратно бутон вернулся, унося добычу — кровоточащий кадык.
— Хочешь, и тебе курдюк вырву? — с искренним любопытством поинтересовался мужчина у дядьки, мгновенно присев рядом с ним. Одна когтистая лапа легла на древко копья, вторая же шипастым ошейником вцепилась в глотку вартового, гася крик в зародыше. То, что лапа на копье у людей называлась бы рукой, а лапа на глотке — ногой… Мужчину это не смущало. Притворство сейчас лишь помешало бы, а в обычном облике он плохо понимал разницу между руками и ногами.
Эти глупости придумали люди.
Для оправдания слабости.
Рядом еле слышно хрипел парнишка, выхаркивая через второй рот остатки жизни, но он не интересовал обоих живых.
Через секунду он уже не интересовал только Иродова лазутчика.
Мужчина — назвать его человеком теперь было бы опрометчиво, но, безусловно, он оставался мужчиной! — встал во весь рост.
Прислушался.
Тишина.
Вокруг… и в шатре.
Небось когда варту рвало с перепоя, шуму было куда больше.
Улыбка-зевок обнажила жемчужные клыки, и посланец предусмотрительного Ирода взялся за полог шатра. Он замешкался всего на ничтожное мгновение, которое и временем-то назвать стыдно, он отвлекся, жадно принюхиваясь к ароматам женского и детского тел, донесшимся из душной глубины, он уже шел… За все надо платить.
Есть такая мера веса — называется «бхара». Ноша, которую человек способен нести на голове. Конечно, в последнюю очередь убийца сейчас думал о мерах веса, но на спину ему рухнуло никак не меньше пяти «бхар»! Ударило, смяло, отшвырнуло в сторону — и двухголосое рычание разодрало тишину в клочья.
Старый пастуший пес-овчар тоже умел ходить беззвучно.
Два тела сцепились, кубарем покатились по земле, пронзительное мяуканье разнеслось по всему становищу, и от дальних костров послышались вопли пастухов вперемешку с лаем. Пес дрался отчаянно, самозабвенно, отдавая все силы и не сберегая про запас даже самой малой крохи. Но старость брала свое: косматое тело, в котором уже не оставалось ничего человеческого, вывернулось из некогда мертвой хватки. Клыки сомкнулись на собачьем загривке, куснули, отпустили, истово рванув ниже, под ухом, кривые кинжалы наискось полоснули брюхо — и задыхающийся скулеж был ответом.
Убийца на четвереньках метнулся к шатру, отшвырнув полог, влетел внутрь и замер в растерянности.
Пусто.
Лишь смятое ложе говорило о хозяйке — смятое ложе и пустая колыбель.
Уши с пушистыми кисточками на концах встали торчком. Ловя звуки: рядом, дальше, в кустах, у костров, в лесу на опушке…
Где?!
Матхурский правитель умел выбирать себе слуг.
Когда толпа пастухов во главе с троицей разом протрезвевших воинов ворвалась в шатер, огромная кошка была далеко.
Несясь к Конскому Ключу по следу матери-беглянки и вожделенного ребенка.
Он настиг ее у самой реки.
Жертву.
По пути снова вернув себе человечий облик — так было гораздо интереснее. Друзья всегда считали его существом изысканных привычек, и это истинная правда. Оглянитесь вокруг, беззубые и падающие в обморок при виде оцарапанного пальца! Что вы все знаете о жертвах?! Об их особом, ни с чем не сравнимом запахе, о взгляде, в бездне которого полощется рваный стяг отчаяния, о трепете их восхитительных поджилок, о сладчайшем вкусе их плоти… Морщитесь? Кривите носы?! И завидуете втайне моему знанию: жертву надо вбирать в себя еще живой, чтобы музыка воплей сливалась с пляской судорог, и тогда, тогда…
Посланец Ирода клокочуще рассмеялся и вытер с губ слюну.
У самого берега стояла она, и смешон был ее вид. Наспех замотанное сари сползло с узких плеч, обнажив груди-яблоки с дерзкими сосками — откуда взяться в таких сосудах молоку?! Босые, сбитые о камни ноги нервно подрагивали, топча прибрежный песок, узкие щиколотки без браслетов, стройные голени и бедра угадывались под мятой тканью… девица, не женщина-мать.
Убийца тихо заурчал.
Ему было хорошо.