Грозный вкупе со Слепцом тщетно пытались припомнить: когда это они отдавали такое веление «толкователям, устроителям и защитникам»? По всему выходило, что никогда. Но худой мир лучше доброй ссоры, и дело пришлось замять. Тем паче что дань из окрестностей Индрограда теперь поступала исправней прежнего.
Время шло, в Городе Слона игралась свадьба за свадьбой — Слепец усердно женил свое многочисленное потомство, рассчитывая на еще более многочисленных внуков. Женился и Карна, вняв уговорам родителей. И не вняв уговорам доброжелателей: взял за себя тихую девушку, дочь отцова друга, вместо того чтобы закреплять новообретенную знатность женитьбой на невесте с родословной. «Это кони должны быть породистыми!» — заявил сутин сын и ернически заржал в голос, заставив издалека откликнуться всю конюшню.
Доброжелатели разом заткнулись.
Сейчас жена Карны была на сносях, и Ушастик не шибко-то хотел покидать супругу даже на неделю — но пришлось.
Около месяца тому назад из Индрограда пришла очередная депеша. Звали на новоселье. Дескать, обустроясь на новом месте, братья-Пандавы приглашают всех раджей Великой Бхараты почтить их удел своим присутствием. Особенно подчеркивалось: ждут Бойца. Ждут с нетерпением. Мечтая о приезде Слепцова первенца, как воробей в летний зной мечтает о дожде. Как мечтает скупец о сокровищнице Куберы, как брахман — о райских мирах, аскет — о духовных заслугах, а также как этот… как его?.. об этом… как его?!
Короче, ждем.
На Совете было решено не отказывать, да и Боец соглашался на примирение. Опять же интересно было увидеться с беспокойными Пандавами — неужто и впрямь образумились? Сопровождать брата вызвался верный Бешеный, их слепой отец по вполне понятным причинам остался дома с остальными сыновьями, а Грозный ехать и не собирался.
И без новоселий дел по горло.
Вот так и вышло, что, проводив Бойца до мелкой Сарасвати — границы Пандавского удела, — Карна надолго застрял там лагерем в ожидании возвращения друзей.
Сам он, хоть и обладая титулом раджи ангийского, здраво решил не дергать тигра за усы.
А то развопятся потом по городам и весям: «Ах, скорый на руку и язык! Ах, герой, который бесподобен сбивать с толку тех, кто сам впадает в заблуждение! Ах…»
Нет уж, обильные заслугами! Мы и здесь подождем.
Дождался.
— Козлы! Нет, Карна, ты понимаешь…
— Да погоди ты, Бешеный! Отдышись сначала. Вон Боец — в шатре заперся и никого видеть не хочет. А ты тут со своими воплями…
— Да я, пока из этих гадов душу не выну, ног не омою! Спать зарекусь! Нет, ты понимаешь, что удумали, сволочи! Они же публично объявили подготовку имперских обрядов! От своего имени! При куче свидетелей! Нашли в глуши какого— то вшивого брахмана, сделали своим семейным жрецом, а тот и рад стараться… Не удивлюсь, если он завтра объявит весь удел Обителью Тридцати Трех!
— Обряды? Ну и что?
— Как что?! Ах ты, орясина непросвещенная… Ладно, об обрядах потом. Нет, ну каковы суки! Зовут во дворец — выстроили себе халабуду! — сами ласковые-ласковые, коврами стелются… мы с Бойцом губы и раскатали. Заходим в первый зал — а под ногами вместо пола вода. Я одежду подобрал, чтоб не намокла, а эти ухмыляются — пол, оказывается, целиком из горного хрусталя, и снизу рыбки плавают! Смолчали. Идем дальше. Второй зал, стоим на пороге: такой же пол. Я вперед, Боец за мной… Оказалось, это купальня! Мы в нее плюх! — как были, при всем параде. Выбрались наружу, мокрые, вода ручьями, водоросли к роже липнут, а они уже внаглую ржут! И тесть их, и остальные… хотят сдержаться, да рты сами луками гнутся! Понял, зачем нас звали? Ославить, на посмешище выставить…
— А Боец?!
— Что Боец?! Сам знаешь: он в последнее время правильный… И меня удержал. Я уж было к Бхиме, за грудки, а Боец кричит: «Назад!» Ну, обсохли, переоделись, явились на собрание — тут они нам свинью и подложили! Я-ста, мы— ста, сыновья богов и прочее, желаем во славу и величие свершить «Приношение Коня» вкупе с «Рождением Господина»! И брахмана к жертвенному огню пихают. Тот рад стараться: «Сваха! — гундосит. — Вашат! Ом мани!» И все, как на грех, при свидетелях. Я гляжу: Боец встал и вон вышел. Короче, погуляли…
— Вижу, что погуляли. Только при чем тут обряды?
— При том, Ушастик, при том самом. Нас в дороге верный человек догнал. Сказывал: на следующий день скандал у Пандавов случился. Якобы. Тот брахман, что жрецом у них, явился на рассвете. Коров у него разбойники угнали. «Спасайте! — голосит. — Отбейте буренушек!» Рядом как раз Арджуна и случился. Он и рад бы спасать-отбивать, да оружие в тех покоях, где старшенький Пандав с ихней общей женкой уединился. Вот и выбирай: то ли брахмана под обитель подвести, то ли брату всю сласть на корню срубить!
— Выбрал?
— Выбрал.
— Пошел за оружием?!
— За ним, родимым. Коров отбил, а сам себе за грех перед братом кару определил: изгнание. Не то на шесть лет, не то на двенадцать. Короче, шмыгнул в лес и был таков.
— Ф-фу! Хвала богам! Одно неясно — старший Пандав чего, в арсенале жену любил? Сотню шлемов еловцами кверху — и давай, любимая?!
— Идиот! Какая хвала! Пойми, дурья твоя башка: если царь объявит при свидетелях подготовку к имперским обрядам да еще брахман это дело закрепит жертвой, никто не имеет права начинать такой обряд поперек. Пока зачинщик не завершит дело или не провалится с треском! А Арджуна в лесу сидит сиднем… без него не начнут. Дошло?
— Погоди, Бешеный…
— Куда уж тут годить! Да, чуть не забыл: там за нами со свитой царица Кунти едет. Напросилась в Хастинапур. Проведать не хочешь? Она тебя, по-моему, привечает…
Ты стоял перед хрупкой царицей и вспоминал вашу последнюю встречу.
Под Кампильей, в полуразрушенном доме.
Боги! — как она постарела, несчастная вдова несчастного Альбиноса… Маминой ровесницей смотрится. А мама ее сильно старше будет. Морщинки у глаз, губы выцвели, сутулится. Странно: раньше раздражало, когда Кунти затаскивала тебя в антахпур, даря своим вниманием. А сейчас и сам готов пожалеть беднягу: хлебнула горя, пожив с сыночками. Ну ничего, в Хастинапуре отойдет, отъестся…
— Здравствуй, Карнушка, — тихо сказала царица Кунти. — Дали боги свидеться… я уж и не чаяла.
Ты поклонился, сложив ладони передо лбом. Слова не шли на язык, любое выглядело ложью, ложью и несуразицей.
— Говорят, ты женился, скоро отцом станешь… Мне Бхима тоже внука принес. Издалека, из-под Кагальника. Вот, говорит, мама, — нянчи. Сиротка он, дескать, без родительницы остался. Сдохла родительница, туда ей и дорога, заразе-лесовичке… лучше б по-добру отдала. А внук-то страшненький, тельцем мохнат… зато головой плешив. Глазки углями горят. Боюсь я его нянчить. Так Бхима с ятудханом заезжим договорился, чтоб был пастырем ребеночку. Ятудхана Яджей кличут, сам мальчонка мальчонкой, только одноглазый, и морда вроде вареная — а как глянет, хоть стой, хоть падай! Забрал он внука, увез… большие способности, сказал, а к чему способности, не говорит…