— Чего же тогда ты боишься?
— Я не знаю, хватит ли мне сил.
— Конечно, хватит, — сказал Гуннар, обнял меня и улыбнулся. — Ведь мы не вечно будем ехать на нартах.
— Неужели? А мне кажется вечно!
— Через неделю мы будем на месте. Я знаю, ты очень устала, но потерпи. Скоро ты отдохнешь.
Деметра много раз объясняла мне, что роды — процесс вполне естественный и не очень сложный. Однако я знала, что они чреваты разными неприятными неожиданностями. Бывают и страшные случаи вроде тех, что произошел с моей двоюродной сестрой Летой. Я с удовольствием вообще бы о нем забыла, но после упоминания о беременной медведице он почему-то не выходил у меня из головы. В конце концов, я так часто стала о нем вспоминать, что это воспоминание превратилось для меня в настоящий кошмар, а кошмары всегда предвестники болезни.
Моя двоюродная сестра Лета родила ребенка с двумя головами, но он тут же умер. Я видела младенца и, признаться, вздохнула с облегчением, когда тот перестал дышать. Лете его не показали, но она вынашивала его и поэтому любила, несмотря на уродство. Узнав о смерти малыша, она долго плакала. Потом перестала разговаривать и начала слоняться без видимой цели, всегда одна, думая только о жизни и смерти, и о том, как трудно порой продолжать жить…
Я же была столь легкомысленна, что даже не задумывалась, когда именно придет мой срок рожать. Просто считала, что Диана родится весной, не отдавая себе отчета, что весны на восьмидесятом градусе северной широты не бывает. В марте в тех краях зима еще в полном разгаре, а на девятом месяце беременности мне было оттуда не выбраться…
Я уже не сомневалась, что моя дочь родится на краю света. Если раньше по глупости такая мысль казалась мне забавной, то теперь я содрогалась от ужаса, понимая, что дата родов неумолимо приближается.
Через неделю после гибели Зои запасы провизии начали заканчиваться, а температура опустилась до минус тридцати градусов.
Заметив, насколько я упала духом, Гуннар попытался меня подбодрить, сказав, что очень скоро мы доберемся до цели. Я не только твердо держала свое обещание не задавать ему вопросов, но и сама уже не испытывала ни малейшего любопытства по поводу того, куда именно он меня ведет.
Душа моя давно застыла, и я жила исключительно по инерции. Я считала, что знобит меня от усталости, зубами стучу я от холода, а кошмары меня преследуют из-за ослепительной белизны окружавшего снега, но на самом деле я заболела, и эта болезнь, в конце концов, меня и подкосила.
Наконец мы добрались до того места, которое Гуннар с гордостью именовал конечной целью нашего путешествия, и вступили во владение тем, что должно было стать нашим домом на следующие несколько месяцев.
Это была небольшая хижина без всяких удобств, водопровода, ванны и туалета, но она показалась мне настоящими хоромами. Она совсем заиндевела снаружи и сверкала как настоящий ледяной дворец в лучах бледного солнца, любезно указавшего нам путь к ней, а потом поспешно скрывшегося среди облаков.
Мы забрались внутрь, спасаясь от тут же разразившейся вьюги. Ветер дул со скоростью ста километров в час, температура упала ниже минус пятидесяти. Кое-как мне удалось растопить очаг и согреть хижину.
При свете огня ко мне стали возвращаться чувства, и я принялась наблюдать за действиями Гуннара. Надежно привязав собак, тот начал доставать из находившегося неподалеку от нашего убежища ледяного колодца большие связки замороженной рыбы и мяса и переносить их в дом.
Именно так инуиты сохраняют добытое на охоте и рыбной ловле — в толще льда, где рыба и мясо могут пролежать, не испортившись, несколько лет. Жители Гренландии во время своих поездок часто питаются мясом и тюленьим жиром из таких естественных холодильников. Но это было еще не все. В хижине я обнаружила кладовку. На полках стояло множество консервных банок и пакетов. Там были супы и пюре, печенье, сухофрукты, сгущенное молоко и другие припасы. Особых деликатесов не наблюдалось, но содержимым кладовки мы вполне могли прокормиться несколько месяцев.
Я поняла, что кто-то подготовил дом к нашему прибытию. Он был предназначен для нас двоих, и Гуннар знал его, как свои пять пальцев. За один день он оснастил наше жилище возможными удобствами — шкурами, спальными мешками, кухонной утварью, туалетными принадлежностями и керосинками. Сюда же перекочевало и было со знанием дела расставлено, разложено и развешено содержимое наших нарт.
Гуннар прекрасно знал, что делает — куда стоит положить спичечный коробок, где самое подходящее место для обуви и куда лучше повесить лампу. Он знал здесь каждый гвоздь, каждый угол и каждую дырку. Он походил на пирата, вернувшегося на остров, где лично зарыл свои сокровища, прекрасно знающего в скольких шагах от кокосовой пальмы, и на какой глубине они покоятся.
Несомненно, Гуннар бывал здесь раньше. Меня это удивило, но я была слишком слаба и не задавала вопросов.
В конечном итоге именно этой хижине я обязана жизнью.
Я чуть не умерла, и выжила лишь благодаря силе своего молодого организма. В целом я неплохо перенесла наш бесконечный путь, но в последние дни было так холодно, что я заболела воспалением легких, сопровождавшимся очень высокой температурой.
Много дней я пролежала в беспамятстве, не зная, ни кто я такая, ни где я нахожусь. В горячечном бреду я кричала и звала на помощь.
Любая тень, любой звук, любое движение напоминали мне о Баалате. Мне снилось, что проклятая одиора вселилась в буревестника и нацеливается выклевать мне глаза. Гуннар терпеливо за мной ухаживал, кормил, давал парацетамол и антибиотики.
Несколько недель я провела, как в летаргическом сне. Помню, мне казалось, что я сижу на дне глубокого колодца и мне из него не вылезти, хотя вверху виден свет. Нечто подобное ощущает человек, безуспешно пытающийся пошевелить затекшими конечностями.
У меня же не было ни сил, ни желания шевелиться. Холодная полярная ночь просочилась мне в душу и изгнала оттуда желание жить. Но мой молодой организм не сдавался и победил болезнь.
Однажды ночью, совершенно обессилевшая, я пришла в себя и к своему огромному удивлению, услышала, как Гуннар с кем-то разговаривает.
«Разве мы здесь не одни?!»
Сделав над собой усилие, я медленно открыла глаза.
Мои нары стояли в самом дальнем углу хижины, и оттуда мне была прекрасно видна скамья, на которой сидел Гуннар. Он был в одной рубашке, спиной ко мне, отросшие волосы ниспадали ему на плечи.
Перед Гуннаром сидел какой-то полярник со спутанной заиндевевшей бородой. Гуннар пил горячий чай, но перед незнакомцем кружки не было. Это было странно. Первое, о чем заботятся в Арктике, — гостеприимство. Кроме того, меня удивило, что полярник не снял меховой одежды и не выпустил из рук винтовки. В избе было довольно тепло, но его борода и шапка из нерпичьего меха были покрыты снегом и инеем. И вообще, этот человек чем-то походил на старую выцветшую фотографию.