А потом – он и не заметил когда – усталость вообще как будто исчезла, тело стало невесомым, а глубоко внутри зазвучала необычная песня. Тихие трели захватывали и вели, уносили в блаженное далеко, где всё хорошо, где жива мама, и он, Итерскел, ещё маленький и беззаботный, не подозревающий, что в жизни существуют горе и смерть, радостно тянет к ней руки. Вот сейчас она подхватит его, прижмёт к себе и закружит, весело смеясь…
Итерскел по-прежнему шёл за Соболем и мальчишками, он не оступался, не наталкивался на деревья, какая-то небольшая часть его продолжала присутствовать в ходьбе. Но сам он был далеко и уходил всё дальше, растворяясь в волшебных звуках. В маминой колыбельной, в шуме летнего тёплого дождя, в песне жаворонка в небесах…
Резкий удар под колени вернул Итерскела к действительности и швырнул на жёсткую землю.
Бусый, уже один раз переживший подобное, сумел-таки насторожиться. А когда насторожился, то схватил в охапку Ульгеша, витавшего где-то в облаках, и Соболь, разом очнувшись, тоже не раздумывая сразу прыгнул назад. Снёс с ног Итерскела – и в следующий миг, перекатившись по земле, уже стрелял куда-то из лука, а как и когда он успел тот лук снарядить, когда и смекнул, откуда грозила опасность – про то он один только и знал. Стрела Соболя ушла в заросли, и едва ли не одновременно с нею оттуда вылетели целых четыре, пущенные навстречу. Очень метко пущенные… Промешкай Бусый с Соболем хоть миг, всё путешествие кончилось бы, толком не начавшись.
Из зарослей раздался чей-то вскрик, потом – ещё один. Соболь пускал стрелу за стрелой, пока одна была в полёте, он уже вновь натягивал лук, чтобы пустить ей вслед другую. А потом следом за очередной стрелой и сам метнулся туда же.
Итерскел вскочил, сбрасывая мешок, выхватил неразлучный топор и бросился за Соболем. Мальчишки лишь ненамного опередили его.
Их помощь, впрочем, не требовалась… В зарослях обнаружились все пятеро чужаков, тех, что несколько дней назад уходили побитыми с Белого Яра. Двое, пронзённые стрелами, ещё подёргивались, но были уже мертвы, хотя пока не осознали этого. Третий хрипел в луже крови, пытался зачем-то вытащить из себя стрелу, надвое развалившую широким наконечником живот и вышедшую из спины.
Последние двое, молодой и постарше, были живы и даже не ранены.
Бывший венн медленно поднимался на ноги, досадливо отбрасывая прочь кибить лука с обрывками тетивы, перерубленной стрелой Соболя. На поясе у него висел меч, но Мавутич не пытаться его выхватить: Соболь держал на тетиве новую стрелу, и, хотя руки его были опущены и лук не натянут, опытный воин прекрасно понимал: старик успеет выстрелить. И уж не промахнётся.
Ещё один Мавутич, совсем молодой парень, тоже был невредим, но, не смея встать, ничком лежал на земле. Он прижимал к груди свирель, словно заслониться пытался.
– Пожалуйста! – начал парень сиплым, сдавленным голосом, в котором закипали слёзы. – Пожалуйста…
– Заткнись, дерьмец, не позорь Владыку! – Бывший венн тоже был изрядно бледен, но держался прямо, и голос его не дрожал. – Никогда никого не проси, даже Богов! А то будто ты при рождении не знал, что умрёшь!
– Я… – Парень дрожал и плакал. – Я не хочу… Я…
Бывший венн засмеялся.
– Этот старик ещё мертвее, чем ты или я. Месть Мавута не заставит себя долго ждать… Эй, мертвец! Я прошу у тебя поединка. Если ты таков, как я о тебе думаю, ты дашь мне его. Это единственное, о чём можно просить, не теряя чести. Тем более просить врага!
Соболь покачал седой головой.
– Может кто-нибудь спросить этого недостойного, с чего это он решил, будто заслуживает поединка? Честный поединок дают честным врагам. Не таким, что бьют из засады, схоронившись в кустах… А впрочем, ладно. Будет ему поединок. Прямо сейчас. Мавут… Посмотрим ещё, кто на самом деле живой мертвец, он или я. Всю жизнь бил я таких Мавутов, волей Богов жив до сих пор, буду и дальше бить, если Боги позволят…
И Соболь шагнул навстречу бывшему венну. Видно было, что он не остановится, так и будет идти вперёд, пока не сразит врага. Или сам от его руки не умрёт. Мавутич, прянув назад, выдернул меч из ножен.
Длинный меч, с которым враг явно умел обращаться, не остановил неспешное движение Соболя. Он продолжал спокойно идти. Зато бывшего венна – даже Бусый, стоявший поодаль, это почувствовал – сразу окатило холодом. Столь явственно окатило, что душа человека, только что похвалявшегося, будто не боится он смерти – всё-таки съёжилась озябшим комочком. Погибель шла к нему, приняв облик седого невзрачного старика, в руке у которого был всего лишь нож…
Мавутич всё же превозмог себя, шагнул вперёд и ударил. Сильно, неожиданно, быстро… Очень быстро…
…И рука его, продолжая сжимать черен меча, долго-долго летела в сторону вместе с этим мечом, рассыпая по земле густые алые бусины…
Как Соболь успел рубануть ножом, сумел разглядеть, наверное, только Бусый.
Мавутич шарахнулся, но устоял, хотя колени норовили подогнуться. И выпрямился, и взглянул в глаза Соболю, молча ожидая следующего, последнего удара.
А Соболь вынул из-за пояса тряпицу и бережно обтёр ею лезвие ножа. Добрый нож был, что ж не поберечь его, не уважить… Спрятал клинок и бросил тряпку Мавутичу.
– Перетяни руку, дурак… – И оглянулся на своих: – Костёр разведите!
Бусый и Ульгеш метнулись за хворостом. Соболь выбрал у вернувшегося первым Ульгеша толстый сук, подбросил, примеряя его к руке, и… внезапно крутанувшись, со всего маха приласкал, как дубиной, второго Мавутича. Того, со свирелью. Страшным ударом вышиб начисто все передние зубы, в кровавую кашу превратил губы и дёсны.
Парень целый миг не понимал, что произошло, потом завыл, покатился по земле прочь. Через седмицу, не раньше, сумеет принять в рот чуть-чуть молока, и то по соломинке. Месяца через два, если повезёт, скажет внятное слово. Ну а на свирели играть…
Соболь вынул из костра пылающую головню и прижал к обрубленной, всё ещё сочащейся кровью руке бывшего венна. Плоть зашипела, и кто не знает страшного запаха крови, угодившей в огонь, тому лучше его и не знать. Раненый облился холодным потом, зрачки нечеловечески расширились, но он не издал ни звука.
– Рука, пустившая из засады стрелу, будет отрублена, – негромко приговорил Соболь. – Губы, что извлекали из дудки богомерзкие звуки, будут разбиты. Поднявший руку на детей умрёт сам, ибо жить ему незачем. Это говорю я, Соболь, и пусть Мавут услышит меня. А теперь прочь отсюда, глупцы!
Вечером путники вышли на берег реки по имени Звоница. Пока мальчишки хлопотали над ужином, Соболь с Итерскелом свалили несколько сухостойных деревьев, обрубили сучья, подтащили к воде и сноровисто связали небольшой плот.
– На ночлег здесь останавливаться не будем, – распорядился Соболь. – Повечеряем, отдохнём немного, а как стемнеет, сразу и поплывём. Ниже по течению деревня Полозов, надо нам проплыть мимо так, чтобы никто не заметил. Ночь будет безлунная, да и небо всё тучами должно затянуть… Вы, ребята, в свирели эти разбойничьи потихоньку дудеть станете. Не всё им Мавутичам служить, пусть-ка добрым людям помогут от Мавутичей скрыться.