Сигнальные огни Итаки гаснут за кормой. Способные посадить на мель или швырнуть в пасть береговым скалам любого чужака, своим они долго машут вслед теплыми руками: возвращайтесь! мы ждем! Ленты водорослей свиваются в причудливые петли; нереиды заплетают их в кудри, и потом красуются, отдыхая на волнах. Бледный призрак месяца плачет в колыбели облаков, но скоро, скоро он нальется густой желтизной, заострит рога и грозно набычится: эй! дуры-звезды! поберегись!
Вода шелестит, расступаясь перед грудью «Пенелопы». Во всех портах Ахайи знают этот трехмачтовик, любовно изготовленный по личному заказу молодого басилея Итаки. Ну да, ну да, уважаемые, ясное дело: итакийская басилевия — не главное наследство Лаэрта, не к ночи будь помянут, а главное он пока придерживает за собой, и будет придерживать, чтоб его счастье догнало и перегнало, еще лет десять, не меньше… Однако есть вещи, о которых лучше помалкивать. Языки — они на дороге не валяются, а если валяются, то радости мало в этом, уважаемые…
Завидев вдали знакомые мачты, кое-кто даже кричит с берега: попутного ветра и свежей воды, Одиссей-Полиний [61] ! И провожает взглядом: ишь, весело идут! Неотступная в погоне, надежная в бурю, легкая на подъем, «Пенелопа» режет море с проворством и спокойствием, как пастухи режут круг овечьего сыра — зато два глаза, изображенные по обе стороны форштевня, в нарушение традиции не синие.
Зеленые, с золотыми искорками.
А умница-Ментор все марает папирус — желтый, хрустящий, в цену восьми овец; под диктовку, под тихое журчание речи…
"…и скажу я тебе еще: если хочешь лада в семье, жить надо отдельно. Уж на что домовита моя матушка, и то первые шесть месяцев с Пенелопой — точно Гера с Гераклом. Поперек да против шерсти. У обеих норов, у обеих упрямства на сто ослиц хватит. После первого выкидыша вроде улеглось: ах, бедненькая, ах… Но я твердо решил: отделяюсь. Няня сказала: у одного горшка двум хозяйкам не бывать. Она ведь умница, моя няня, ты ж ее знаешь. Кстати, этого ты точно не знаешь: Эвриклея нынче не рабыня, и даже не вольноотпущенница — почтенная горожанка из самых-самых. Папа ей еще по приезде из Спарты сперва дал вольную, а питом мы договорились с семьей потомственных итакийских глашатаев — Певсеноры, луженые глотки, — и теперь У милой нянюшки есть приемный отец, приемная мать и куча мала приемных братьев! Они даже хотели перевезти новую дочурку к себе, но Эвриклея встала стеной: никуда я не поеду, девочка (девочка — это моя жена!) без меня пропадет. Тут она права, но скажу тебе по секрету: когда няня с женой заключают военный союз, то если кому-то и пропадать… ну, ты понял.
А дом у меня знатный. Выше отцовского по склону.
Местные зовут его дворцом, а мне смешно. Посмейся и ты-тебе наши островные дворцы в диковинку. Зато спальня v меня завидная; верней, даже не спальня, а супружеское ложе. Во-первых, потому что на нем спит Пенелопа (не ворчи я ни на что не намекаю, а в особенности на твои семейные неурядицы!); а во-вторых, мое ложе растет прямо из земли. Еще перед началом строительства я обнес старую оливу стеной; после срубил верхушку, и на уровне второго этажа обработал пень, сделав из него основу кровати. Вряд ли в ваших настоящих дворцах можно любить законную жену прямо на дереве, да еще со всеми удобствами…
Да, снова о няне. Зимой приезжал по делам один хороший человек из Айгюптоса — привез папе разных семян, но речь о другом. Увидел он нашу нянюшку, и давай кланяться. А сам тайком пальцы скрещивает, от дурного глаза. Я к нему прицепился: что да как? — молчит. Пусть, говорит, мистисса сама расскажет, а мне боязно. Я к няне. Молчит. Тогда я с Эвмеем сговорился, достали амфору крепкого, укатали хорошего человека в лежку; он и выболтал. Была, значит, в абндосском храме Тифона-Змея (местные его Сетом величают) жрица. С пяти лет допустили к служению, к двенадцати годам посвятили, в семнадцать она танцевала для Змея «пляску яда». А в двадцать — родила. От кого, неизвестно, но полагали, что от старшего жреца. Короче, дитя кинули священным крокодилам, хотели и преступницу — но пока суд да дело, опять же услуга за услугу, и все такое…
Жаль, няня все равно молчит и улыбается. Я, улыбается, честная итакийка из порядочной семьи, сами вы змеи-крокодилы…"
Крисская гавань всегда набита кораблями. Доходное дело: возить паломников в священные Дельфы, к пифиям. Настолько доходное, что кое-кого можно отвезти задаром — солнцеликий бог отметит своей милостью, зажжет в шторм путеводный маяк. Купцов здесь, почитай, и вовсе нет: Фокида бедна, ни товара, ни покупателей. Одни знамения, зато в изобилии. Десяток быстрых пентеконтер скучают у причала: это не паломники, это гонцы. Властители земель вопрошают оракул. Дары шлют, взамен на двусмысленности. Впрочем, последние годы милостивы: добро сулит додонская медь, подвешенная в листве святого дуба, добро сулят Дельфы и Олимпия, одно добро, только добро, и ничего, кроме добра.
А все равно спрашивают. Приятно еще раз услыхать: радуйтесь!..
И «Пенелопе» стоять у причала, соблазнять кормчих крутыми боками.
Ждать.
Ложится дорога под колеса повозок, под копыта тягловых быков. Бежит дорога к лесистым склонам Парнаса: от заставы к заставе. Пастухи — люди. Не глядите, что вид разбойничий — в душу, в сердце загляните! бело в душе, пушисто на сердце. Встретят, накормят-напоят, спать уложат. Путь верный укажут. Горит на Одиссеевом пальце дешевый перстенек. Скалится с перстенька медный профиль Волка-Одиночки. Рад небось, вот и скалится.
Молодой басилей итакийский едет в гости к родным дядьям, сыновьям милого дедушки Автолика.
Знакомиться.
Кто в этой жизни, изменчивой, как море, в случае чего плечо подставит, если не родичи?!
"…а еще приезжали троянцы. У них привычка: целоваться. Всего обмусолили, благовониями пергамскими насквозь провонял. Песни пели, хвалы: по морям, по волнам, мы — вам, вы — нам! Совместные перевозки, соглашения… Слыхал? — Паламед Навплид хитрую штуку выдумал: «деньги» называется. Клейменые слитки серебра. Тоже мне выдумщик! — мы с Домом Мурашу такими слитками не первый год… вот и троянцы смеются. Смех смехом, только «деньгами» расчет вести удобнее. И места меньше занимают, не надо трюмы под завязку грузить.
А корабли троянцы синькой красят. Хочешь, велю твои, новые, покрасить?
У них в Трое у Приама-басилея новый басиленок объявился— Представляешь, у старика и так полсотни сыновей,дочек и вовсе не считано (аж завидки берут!) — нет, еще и подкидыш из лесу вышел. Пастушил себе помаленьку.Звать Парисом, прозвище — Александр [62] . Ну, я всегда говорил: пастухи — они такие, если правильные пастухи. Охранники. Говорят, смазливый петушок, любимчик народа, да еще от старшей жены… какие-то в семье неурядицы были они ребенка в лес сплавили, уроды!.. Видать, не нашлось священных крокодилов: выжил парень. Я б за сына все, что хочешь, отдал, а троянцы сыновей — в лес! Наверное, когда детей много, не так жалко.