Один начальник абсолютно не интересовался новым работником – все взахлеб рассказывал про далеких шпионов-ниндзя, о которых услыхал от монаха-изменника. Уж очень нравилось начальнику все заморское: от малайских подштанников до крадущихся демонов.
Да еще, пожалуй, был равнодушен к Змеенышу старикашка писарь. У этого разнесло всю щеку от больных зубов, половина писарской рожи была криво замотана ватным полотенцем, и доносившиеся из-за ткани стоны выходили гулкими и протяжными – ни дать ни взять заблудшая душа стенает от горя!
Похоже было на то, что писарь вообще живет в казематах. Во всяком случае, у почтенного крючкотвора нашлись в заначке и поношенный тюфячок, и латаное-перелатаное одеяльце, и изголовьице из обожженной глины – запасливый старичок оказался!
Стонал, сердечный, а ушко востро держал, топорщил из-за полотенца!
Небось надеялся отвлечься от скорбей зубовных рассказом про удивительных лазутчиков…
– Вверх прыгают – на верхушку клена с одного прыжка! Под водой сидят – сутками! В замок прокрадутся – утром встанешь, а ты уже зарезан! Собственную руку изо всех суставов вынимают! В три раза длинней становится! Треснешь такой ручищей из-за угла, и гирьки на цепи не надобно! Вот они какие, ниндзя!
И начальник еще раз со вкусом повторил название иностранных чудо-шпионов.
– А по небу они, случаем, не летают? – поинтересовался рябой стражник, тщетно пытаясь выдоить из пустой корчаги хоть каплю вина.
Пить на посту запрещалось, но караульщикам было не впервой обходить запреты – особенно если новый палач сам выставляет разгонное угощеньице!
– Летают! – с уверенностью подтвердил рассказчик.
– И все укусить норовят, – рассеянно добавил Змееныш, обматывая паклей треногу крохотных тисочков.
– Что?!
– Да ничего, это я просто… племянник у меня есть, маленький совсем – как комара или муху увидит, давай криком кричать: «Летает! Летает! Укусить хочет!» Вот к слову и вспомнилось…
Возмущению начальника караула не было предела. Змееныша осудили, заставили тридцать три раза извиниться, подтвердить, что ничего худого и в мыслях не держал, что просто оговорился с устатку и непонимания, а в наказание пришлось выслушать длиннейшую историю про славного ниндзя, который неделю просидел в отхожем месте, дыша через трубочку, дабы приколоть копьем местного князя.
Змееныш выслушал и восхитился.
К этому времени старик писарь уже давно храпел в своем уголке, следом за ним стали мирно посапывать и стражники, начиная с рябого; один начальник все крепился, все рассказывал…
Наконец заснул и он.
Змееныш неслышно поднялся на ноги и в два шага оказался возле стола. В руках Цай держал объемистую тыкву-горлянку с водой. Он тщательно промыл винные корчаги, а опивки слил обратно в тыкву и засунул ее в мешок.
Лазутчику вовсе не улыбалось, чтобы завтра какой-нибудь опытный следователь учуял на дне корчаг остатки сонного снадобья, которое он, не жалея, насыпал в вино.
А так – ну, упились охраннички, с них и спрос…
Вскинув на плечо мешок с инструментом, Змееныш даже не стал обыскивать спящих с целью отыскать ключи от темниц. Просто постоял немного над начальником и подумал, что покойная бабка Цай наверняка не одобрила бы методы удивительных «крадущихся демонов». Слишком сложно… хотя во многом правда – полжизни сидишь в дерьме по самую макушку!
И все-таки – руку из суставов… ишь ты!
Надо будет попробовать.
Небось спину такой рукой чесать, особенно если ногти длинные, – одно удовольствие!
…Канга невыносимо давила на истерзанные плечи.
Когда в замочной скважине заскрипело – осторожно, испытующе, словно змейка со стальной чешуей скользнула в незнакомый лаз, – монах даже не шевельнулся.
Он сидел у стены, скрестив ноги; исхудавший, прямой, неподвижный, и постороннему взгляду трудно было определить, дышит он или уже давно покинул сей приют скорбей.
Лицо, вырубленное из угловатого куска дерева неизвестной породы, оставалось отрешенно-равнодушным, и холод сырой стены поглаживал зябкими ладонями спину, обласканную батогом.
Назойливая змейка с легким скрежетом продолжила исследование замка, покусывая металлические внутренности острыми зубками, выгрызая крупицы неподатливой плоти, заставляя осыпаться мельчайшие частицы… язычок жала на миг показался в дверной щели и тут же выскользнул, а с той стороны донеслось слабое погромыхивание – так отзывается гром из-за горного хребта, когда грозой еще даже не пахнет, и только сухие зарницы изредка пробегают по безмятежному небосводу.
Дверь открылась без скрипа.
Змееныш спрятал инструменты обратно в мешок и неожиданно для себя самого вспомнил свое первое дело. Тогда ему поручили тайно выкрасть из областной темницы Линъаня знаменитого гадальщика по прозвищу Бирюзовый Дин. Гадальщик прогневал местного правителя уезда – напророчил ему неприятности по службе, и те не замедлили явиться, – в результате чего Дин был ложно обвинен в краже чужой жены и брошен за решетку. К несчастью, в Линъань почти сразу же приехал столичный цензор (как продолжение служебных неприятностей), и правитель испугался разоблачения в лжесвидетельстве и самоуправстве – у Бирюзового Дина могли найтись влиятельные покровители.
Собственно, именно правитель и поручил Змеенышу инсценировать побег и отвезти Бирюзового Дина в Шаньси, где гадателя уже ждали в дарованном ему домике.
Домика и всякого прочего имущества должно было с избытком хватить, чтобы гадатель, во-первых, прекратил скитаться и открыл собственное дело; а во-вторых, чтобы раздумал обижаться на опрометчивый поступок правителя.
Именно во время первого дела Змееныш выкрал у стражи связку ключей и долго ковырялся в замке, подбирая нужный; естественно, нужным оказался самый последний ключ, но ржавый замок и ему-то не захотел подчиниться сразу, и пришлось сперва прикидывать силу нажима, потом угол поворота…
Эх, молодо-зелено!
Лазутчик сунул весьма пригодившийся ему палаческий инструмент обратно в мешок и подошел к монаху.
Тот по-прежнему не двигался.
Змееныш замялся: он не знал, как ему называть узника – преподобным Банем или наставником Чжаном? В конце концов Цай решил не забивать себе голову подобной ерундой. Из Шаолиня он выходил с Банем, значит, и в Восточных казематах сидит именно Бань.
– Вставай, – просто сказал Цай. – Пошли.
Угольно-черные глаза монаха раскрылись и спокойно оглядели стоявшего напротив Змееныша с ног до головы.
Если вначале у Цая и были сомнения насчет того, что монах узнает его в новом обличье, то теперь они развеялись полностью.
– Зачем ты это делаешь? – негромко спросил преподобный Бань.