– Может, у дверей стоит? – поинтересовался судья Бао.
– Может, и стоит… а захочет войти, так наш лазутчик его мигом учует. Повар тихо входить не умеет, он сперва дискету к Лабиринту примеряет…
Малыш-инок замолчал, а судья Бао обратил внимание: во время недолгого разговора плечо мальчишки стало мягким, обычным, человеческим, а теперь опять окаменело. Как если бы в поводырях у выездного следователя был не один, а два человека, и оба они изредка менялись местами.
Но размышлять над этим уже было некогда, потому что Маленький Архат опять остановился, что-то сделал – и дверь, только что бывшая частью стены, начала без скрипа поворачиваться, открываясь.
Через мгновение в комнатке мумий стало тесно от живых.
Потом все забудется.
Ну, не все – но многое. Одно останется в памяти у пятерых навсегда: как преподобный Бань тихо прошел вдоль застывшего ряда добровольно ушедших в Карму, от могучего Бодхидхармы до неизвестного монаха с родимым пятном во всю щеку; беззвучно шепча то ли молитву, то ли… прошел, долго стоял у пустого места в конце ряда и наконец сел на пол, скрестив ноги и завалив угольные озера своих глаз валунами век.
Что видел он в этот миг? Как стоит у выхода из Лабиринта, на предплечьях его дымятся священные знаки, впереди ликует братия, а за спиной ждет вот это самое пустое место в конце безмолвного строя? Ждет, нагревается втайне – одумается Бань, вернется… не вернулся.
Нет, вернулся.
Только поздно.
– Не трогайте его. – Маленький Архат вздохнул и двинулся прочь, из места покоя дальше в Лабиринт. – Не надо. Он сам нас догонит.
И они двинулись гуськом: малыш-инок, судья Бао, оставив погасший светильник у стены, сумрачный даос и идущий за ним след в след Змееныш Цай.
А мумии улыбались вдогонку людям неподвижными лицами…
Тишина обманула их.
Подлая, густая, как парное молоко, тишина того места, где боковая галерея встречалась с основной; совсем неподалеку от примолкшего строя деревянных манекенов.
Просто из молчания и пыльного мрака беззвучно возникло лицо беса и каменно-твердый кулачок, стремительно летящий в голову Маленькому Архату.
В мягкий мальчишеский висок.
Преподобный Фэн уже третьи сутки вообще не покидал Лабиринта.
Неправда, что в такие минуты время начинает ползти медленно-медленно и можно успеть сделать очень много всякого, прежде чем… Ложь! Или заблуждение неопытных. В бою время мчится подобно стреле, мгновения вспыхивают горстью пороховых песчинок, и только потом, гораздо позже ты в состоянии понять, что было и было ли что-то… если, конечно, останешься в живых.
Медленно время тянется в темнице.
Судья Бао даже в лучшие годы не сумел бы отразить удар шаолиньского монаха. А сейчас, изнуренный длительным заключением, не обладая ночным зрением Змееныша и будучи вынужден полагаться лишь на собственную ладонь на плече малыша-инока, – сейчас он был беспомощен. Он даже не догадался, что цель похода настигла их сама и в кулаке из темноты зажата тихая смерть. Просто сердце сбивчиво екнуло, воздух стал горьким и шершавым, а тело наполнила вялая слабость; Бао ничего не успел увидеть и понять, кроме одного.
Впереди опасность, а между опасностью и судьей стоит Маленький Архат.
Маленький.
И выездной следователь сделал единственное, что было в его силах.
Не останавливаясь, он резко шагнул вперед, всем весом налетев на своего поводыря. Не ожидая толчка сзади, да еще толчка преизрядного – даже исхудавший на ванских харчах судья был трижды дородней мальчишки! – Маленький Архат оказался сбит с ног. Пропахав носом землю, малыш кувыркнулся и вскочил уже в основной галерее с запоздалым воплем негодования…
А кулак повара Фэна наискось угодил в грудь судьи, туда, где только что находилась голова Маленького Архата.
Ударил, прилип на миг, на неуловимо короткое мгновение, страшно выпятив мраморные грани, – и отдернулся.
Как не бывало.
Выездной следователь еще удивился, что боли не было. Ничего не было – ни боли, ни крика, ни мигом отнявшихся ног… ничего. Просто глинистый пол сперва глухо толкнулся в колени, потом – в плечо и затылок… и вот тут проклятое время решило все-таки замедлиться, а то и вовсе остановиться.
Совсем ненадолго.
Ровно на секунду, чтобы повнимательнее рассмотреть упавшего судью, скорчившегося подобно младенцу в утробе матери, и монастырского повара-урода, наклонившегося перерезать пуповину.
Пуповину, связывающую судью Бао с жизнью.
Но смертоносные руки монаха на полпути заплела паутина ало-золотистых рукавов, сухие пальцы сноровисто перебрали воздух, словно струны цитры; и с досадливым взвизгом – словно клинок скользнул по доспеху – повар Фэн отскочил назад.
За массивным телом судьи настороженно пригнулся щуплый даос в одеянии магов-алхимиков и в железной шапке, похожей на рыбий хвост.
На колдовство времени не оставалось, да и не знал почтенный Лань – возможно ли колдовство в Лабиринте Манекенов? Не знал он этого, а проверять не хотел. Опаздывали небесные полководцы, бумажная гвардия оставалась невырезанной и бесполезной, тайные слова присохли к языку – а у ног грузно ворочался обеспамятевший друг. И если бы Безначальное Дао приказало Железной Шапке: «Уйди прочь!» – лишенный страстей даос лишь оскалился бы по-волчьи и не уступил дороги.
Вечерним листопадом плыли рукава, алые с золотом, грозно и трепетно колебля невидимые пряди… плыли, летели, кружились над хрипящим судьей.
На стороне Лань Даосина сейчас было тайное мастерство отшельников с гор Удан-пай и неожиданность вмешательства – но второе кончилось, а первое…
На самом краю пропасти успеть остановиться, лишь мельком заглянув в открывающуюся бездну, с облегчением перевести дух, вытереть со лба ледяной пот – и услышать за спиной грозную поступь начавшегося оползня!
Исполосованное страшными рубцами лицо внезапно взмыло в воздух, босая ступня на лету сшибла с замешкавшегося даоса его шапку, и та покатилась с глухим звяканьем, а вторая ступня подобно жалу шершня прорвала осеннюю паутину, разбрызгав в стороны лопнувшие нити, – и судья Бао успел застонать, прежде чем захлебнулся.
Потому что на судью рухнул бесчувственный даос.
Гнусавое хихиканье раздалось в попятившейся тьме; смеялись галереи, влажные стены, хохотала «купель мрака», отзывались деревянные манекены, усмешливо рыкнул тигр на левом предплечье Фэна, отшвыривая прочь кинувшегося было в свалку Маленького Архата… призрачное ликование охватило Лабиринт.
И с яростным весельем отозвалась змея, в жалящем броске распластавшись над баррикадой из тел судьи и даоса.
Они переплелись, покатились, разорвав смертельное объятие уже в основной галерее, почти сразу же вскочив на ноги, – и замерли друг против друга, Фэн и Змееныш Цай, повар и лазутчик, монах и… монах.