Раньше у меня не было друзей.
Теперь же… свято место пусто не бывает. Правда, Змееныш?! Нет, я прекрасно понимаю, что ты спихнешь меня в колодец, ни на минуту не задумавшись, если я чем-то буду мешать твоей правоохранительной деятельности, но зачем-то ведь ты вытаскивал нас, меня и моего мальчика, из Лабиринта?!
Или эта задача не по зубам ни моему левому полушарию, ни интуиции моего маленького музыканта?
Или просто у нас хандра?
Пустая, черная хандра, которая сведет нас в могилу гораздо быстрее любого Безумия Будды? Что-то уж очень мне плохо, а самоубийство в нашем положении – разве что средство от перхоти, и не более того.
…Видимо, я на какое-то время отключился. Первый этап Лабиринта Манекенов я проходил уже на автомате, прекрасно понимая, что главные опасности кроются не здесь, а дальше, среди неведомых галерей, скрытых комнат и деревянных воинов. Поначалу я несколько сомневался в действенности этих инженерных изысков – снобизм, подкармливаемый сотнями лет разницы во времени, искал жертву – но потом… Оказывается, здесь еще учитель Ле-цзы почти две тысячи лет тому назад приводил в пример самодвижущуюся куклу, игравшую на цине; а несколько позднее всерьез рассказывалось о механических быках, успешно перевозивших непомерные тяжести. Особенно если учесть, что способны натворить эти китайцы за двенадцать веков, прошедших от куклы-музыканта Ле-цзы до явления в Шаолинь патриарха Бодхидхармы…
Да и треск, доносившийся издалека – оттуда, где повар Фэн рукоприкладствовал с предметами моих сомнений, – изрядно убеждал в реальности чертовых манекенов.
И вот тут-то рассеянность подвела меня. Нет, нам на голову не свалился камень, мы не угодили в капкан и не попались в сеть, я даже успел обратить внимание, что на развилке Фэн-урод свернул налево, а значит, и нам надо налево… просто я не учел, что Маленький Архат – это не один монах, а двое!
И что второй (вернее, первый) все это время точно так же, как и я, слушает проповеди журавля-патриарха, именно его тело усердствует в ежедневных занятиях, а зубодробительные вопросы «гун-ань», способные свести с ума самое левое из всех левых полушарий, словно предназначены для таких вот эстетов-музыкантов.
«Не опирайтесь на слова и знаки! – гласила местная мудрость. – Опирайтесь на собственное сердце!»
К кому в большей степени были применимы эти слова, как не к моему мальчику, никогда в своей жизни не опиравшемуся ни на какие знаки?! А сердце… я и не знал до сего мгновения, какое место в сердце этого несчастного мальчишки занимают два случайных человека.
Змееныш… и я.
Вернее, я и Змееныш; хотя бы в хронологическом порядке.
И когда сердце это вдруг распахнулось шире Лабиринта Манекенов, когда тело перестало существовать, а душа забыла человеческие имена, которыми ее награждали на всех перекрестках Бытия; когда горы неожиданно стали горами, моря – морями, а быть или не быть – смешным вопросом, не имеющим никакого отношения к повседневности, назвавшейся Абсолютом…
Короче, я прозевал момент, когда у моего мальчика случилось Просветление.
«Поймал У», – как говаривали здесь.
Я не возьмусь описывать это словами; но мне больше нечем описывать. Сжавшись в комок, я сидел внутри смеющегося Бога, и хохот этот заставлял вспыхивать и гаснуть солнца, каждое из которых было не больше светляка, и мы были всем, а все – ничем. Масло лилось на кипящее море, и вот: волны больше не ревут, пена не рвется клочьями, брызги не хлещут ошалевших чаек… гладкое блестящее зеркало от одной ладони до другой, и мириады отражений вольно гуляют по его поверхности, никак не нарушая величественного спокойствия. «Увижу светлую голову, – кричал кто-то из витой ракушки, похожей на лоб единорога, – буду бить по светлой; увижу темную – буду бить по темной»! Ослепшее «Великое сомнение», спотыкаясь, брело по заброшенному пляжу, держась за плечо «Великой смерти», которая на ходу сбрасывала одежды, превращаясь в «Великое пробуждение». А «Великая радость» махала издали рукой, держащей кувшин с розовой настойкой; и крабы, косолапя, сбегались на запах. Это мудрое безумие! Обезумевшая мудрость! Вздох предсмертный, так внезапно превращающийся в хохот! Патриархи Второго собора в Вайшали, случившемся через век после смерти Будды, пели на разные голоса: «Все, что согласно с существующей нравственностью и духом учения Будды, должно быть признано уставным – неважно, существовало ли то с давних времен, существует ли в настоящее время или явится после!» И мухи с птицами вторили этим словам; и ад следовал за ними. «А все, что не согласно, хотя бы то существовало прежде, существует в настоящее время или явится после – должно быть навсегда отвергнуто и не считаться учением Будды!» Добро и зло бродили в обнимку по бамбуковой роще, любуясь водопадами вдалеке, и ветер доносил к ним утреннюю прохладу. Лев и агнец лежали рядом, потом лев съел агнца и ушел, а проходивший мимо путник в рваной телогрейке представил себе, что было бы, случись все наоборот, – после скорбно покачал головой и пошел себе дальше…
Нет.
Я не буду описывать это словами.
Это все произнес не я.
* * *
…Когда все закончилось, мы стояли в совершенно неизвестной нам части Лабиринта Манекенов.
Перед нами была открытая дверь.
Там, внутри, слабо освещенные пыльным лучом, проникающим откуда-то сверху, сидели маленькие люди.
Недвижно.
Повинуясь неслышному приказу, мы, я и мой мальчик, вошли в комнату и остановились перед вереницей сидящих.
Перед строем мумий.
Да, это были мумии; ссохшиеся, втрое уменьшившиеся тела, каждое в привычной позиции – ноги скрещены, спина прямая, взгляд строго перед собой – и у любого из хозяев этой страшной комнаты была обрита голова.
Монахи.
Я пригляделся.
Нет.
Ни у кого на предплечьях не было выжженных знаков тигра и дракона.
Дальше всех от входа сидел большой, плотный – даже после смерти – человек с ломкой черной бородищей и серьгой в левом ухе.
Свиток с изображением этого человека висел в Зале Закона.
Первым сидел Пути Дамо, Бодхидхарма, Святой-в-одной-сандалии; слава и гордость Шаолиня.
У мумии рядом с ним не хватало руки.
Хуэй-кэ, второй патриарх, по слухам отсекший себе руку в стремлении доказать преданность Учению.
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Отвага начинает, сила решает, дух завершает.
Из поучений мастеров
Как обычно, судья не сразу очнулся, c трудом понимая, где он. Но знакомая кровать под балдахином говорила сама за себя, и выездной следователь со вздохом стал выбираться из постели.