– Он что, тоже рыцарь?
– Член он с ушами! Ассоциированный. В курсе дела, но не в Ордене. Да, насчет договора… Бумага, она процесс замораживает. Если сразу под договор писать, под авансовый, можно совсем без процесса обойтись. Главное, месяца в три-четыре с романом вложиться. Будешь дольше писать, на пятом месяце прихватит. Но только автора, остальным по барабану. Пока книга в свет не выйдет: после первого тиража – спи спокойно, дорогой товарищ! Разве что перед самым выходом слегка зацепит. А ты уже следующую вещь корябаешь! Оно сбивает. Конвейер, Снегирь! Колесо для белок. Иногда волком воешь. Думаешь: может, застрелиться? Или завязать? Соскочить с иглы. Только мы рыцари, мы подсаженные, не суметь нам – без этого. У одной Польских получилось. Так на то она и королева…
– Что получилось? Она же издается!
– А тиражи? Тиражи?! Королева теперь не для «пипла», для «нон-фикшн» ваяет! Для снобов пальцегнутых! В ихнем царстве-государстве пять тысяч – а-а-ахренительный тираж! Хотя и у нас, рыцарей, свои уловки есть. Рассказы клепать: на малой форме вылетать не успеваешь. Или в паузах эссе всякие ваять… Для сердца. Сердце, оно, братец, чахлое. Хлипкое. Ну, про инсульт я тебе уже говорил… Подкармливаем, значит, насос. Вроде валидола. Тоска берет, Снегирь! Сам себя изнутри жрешь, захлебываешься, слюни по манишке, а утихнуть, переварить некогда. Выкладываешься, честно прешь марафон, без халтуры, а там, внутри, в дырке, насквозь выеденной, все равно понимаешь: мог бы лучше. Мог бы! Вот только когда? Болт! Анкерный. Договор. Сроки. Процесс, едрена матрена! А издатель доволен. Автор раскрученный, книжек вайлом, денежки капают… Чем больше рыцарей в издательстве – тем выше прибыль. Знаешь, я на них даже не в обиде. Схавали фишку, теперь доят. Правда, в Ордене шепчут: у издателей свой процесс. Не все скоту масленица, а козлу малина. Понял?
– Не-а…
– Ну и ладно. Ты просто запомни, Снегирь. Запомни, и все. После поймешь.
– Обожди, Петров… А если не подписывать?! Плюнуть на Гобоя, на сроки; работать, как раньше? Мне в моем Ла-Ланге вполне… Природа, погода!.. Народ душевный. А с железякой в придачу…
– А вот тут, птица моя, и начинается самое, блин, рассамое.
– Чего начинается?
– Самое интересное.
* * *
В столовке обслуга, трепеща от восторга, близкого к экстазу сподобившегося благодати схимника, чествовала редких героев. Волков-одиночек. Кто сумел. Кто встал, проклятьем заклейменный. Кто явил миру всю необоримую мощь желания вкусить последний завтрак. Героям несли кашу из зерен тайного злака, сдобренную соком священной коровы. Героям даровали филе красавца-сельдя, плачущее от счастья быть употребленным во благо, и мавзолей бурачьих кубиков гордо алел рядом. Птица-курица, расчлененная умелым ножом маньяка на трогательные кусочки, соседствуя с мощной грудой пюре, рождала во чреве твердость алмаза, а каждый глоток акварельного чая лишь укреплял сердце в преддверии отъезда.
Я сел напротив одинокого Неклюева.
– Привет, – буркнул Слава, ковыряя хлеб насущный. Вся его обычная барственность, видимо, уже была сложена в чемодан; что-то водопроводно-сантехническое проглядывало в чертах любимца тинейджеров. Ржавчина, скрученные вентили, трубы горят. – Тебя Петров искал.
– Когда?
– Ночью.
– А-а… Он меня нашел.
– Поговорили? По душам? Я так понимаю, Петрову хотелось именно по душам…
– Поговорили.
Из «самого интересного», обещанного майором Петровым, мне не досталось и ломтика. Потому что веселый барабанщик, раздавленный колесами болеутоляющего, внезапно воспрял, перебравшись на ПМЖ в желудок. Я оккупировал сортир, ухая, крякая и поминая «синдром Шекель-Рубеля», а когда барабанщик изломал все палочки, Петрова в номере не оказалось. Ушел, значит. Удалился. Зато я вдруг испытал приступ чрезвычайного голода, который и бросился утолять.
Вот, утоляю.
– Он тебе все рассказал?
– Не то слово. Я прямо обрыдался. Может, повторишь для лучшей усвояемости?
Неклюев откинулся на спинку стула. Усталый и безразличный: ветеран-наемник изучает наглого щенка-волонтера, лишь на донышке глаз лелея крохи брезгливой жалости.
– Не хами, Снегирь. Не лезь на рожон. Помяни мое слово: через год, пьяный, будешь извиняться. А я извиню тебя. Честное слово, извиню. Я незлопамятный, я все всегда записываю. Помнишь моих «Янычар Галактики»?
– Ну?
– У меня на «Янычарах» процесс заклинило. Ложусь спать, только глаза закрою – бултых в открытый космос! Со всеми вытекающими. Удовольствие ниже среднего, ты уж поверь, рыцарь…
Он наклонился вперед. Заговорил тише, хотя никто нас не подслушивал. Без причины стал заикаться:
– У м-меня жена, С-снегирь! С-сын! А я, гад позорный, с-сдачу текста на три недели затянул… Не высыпаюсь: к-космос, мать его! Раз за разом! Сунул под подушку «Веселого Дюка» (мне его в Одессе, на фестивале вручили) – ну, скафандр получился. С жизнеобеспечением. Взрываться перестал, болтаюсь, как кофе в ваккуумной упаковке! Темно, звезды, м-мать их!.. С утра башка разваливается. Вот Татьяну с п-пацаном и зацепило… П-пацан в школу месяц не ходил: боялись, в психушку заб-берут. Ты один живешь? Один, да?! Оттого и выкаблучиваешься?!
– Привет классикам!
Истерика Неклюева оборвалась быстрее, чем вспыхнула. Знакомый барин вернулся из небытия. Слава ковырнул вилкой остывший завтрак, явно тоскуя по трюфелям под соусом «бешамель». Поднял взгляд на улыбающегося Гобоя – так поднимают лакированный саквояж, выходя из отеля «Лямур-де-Труа» к личному «Роллс-Ройсу», запряженному четверкой арабских скакунов. Я не узнавал Славу; вернее, лишь сейчас я узнавал его, привычного. Другой человек секундой раньше приоткрывал краешек занавеса, показывая глупому волонтеру уголок «самого интересного», берцовую косточку скелета в шкафу, малую главку из устава Ордена Святого Бестселлера.
Совсем другой.
– Добрейшее утречко, Андрей Валентинович! Составите компанию?
– Спасибо, Славочка, я сыт! Влад, я сейчас уезжаю… Вас подвезти?
Гобой сверкал. Гобой лоснился. Катался наливным яблочком по золотому блюдечку, а во мне зрело нечто серое, немое и страстное. Немое. Не моё. Кураж пенился кислым пивом, изжога толкала на подвиги, и селедка во рту отдавала металлом.
Зимний снегирь хотел не рябинки – мяса.
– Нас подвезти. Если вас не затруднит.
– Ну что вы! Может, и в издательство сразу, а?
– Сегодня воскресенье, Азраил Ваалович. Выходной.
– Ха-ха-ха! Смешно, Владимир Сергеевич. Право слово, смешно. Экий вы шутник! Для кого, знаете ли, выходной, а кому суровые будни… Значит, заедем? Порешаем вопросики?! Чего вам лишний день кантоваться…
– Хорошо.
– Тогда я жду вас, Влад, дорогой! Я жду с нетерпением! Из-за острова, на стержень…