Там, внутри, находилось несколько человек. И они что-то делали с другим человеком. Что-то такое, что Вадим снова ощутил резь внизу живота. Парень в вагоне стонал, как умирающее животное. Если бы не кляп во рту, жуткий предсмертный вой услышали бы аж за Обводным каналом.
Кажется, появись поблизости омоновский наряд, Вадим бросился бы к ментам, как к родным. Но бросаться было не к кому. Оставалось мечтать хоть о том, как бы тихо и незаметно слинять. Унести ноги. И головы.
Однако как раз в это время между поредевшими облаками выглянула луна. Она сияла неожиданно ярко и отбрасывала резкие тени, так что унесение ног сделалось проблематичным. Двое, напрочь забывшие и плееры «Техникc», и собственную недавнюю лихость, вжимались в землю за ящиками, не смея пошевелиться. И что больше пугало — то ли перспектива оказаться обнаруженными, то ли страшные стоны вперемешку с деловитыми голосами, доносившиеся из вагона, — не ведали ни Сергей, ни Вадим. Наверное, все же второе. И самое скверное — оставалось только ждать, когда это кончится. Ждать, чтобы убиваемый человек умолк навсегда. И страстно желать, чтобы он умолк поскорее.
Вадим никогда впоследствии не мог вспомнить, о чем он думал в те минуты. Кажется, основным его чувством было отвращение к себе, к собственной беспомощности и полному отсутствию мужества. Это только в кино крутой мен, попав в сходную ситуацию, на раз-два-три грохает всех злодеев и вызволяет несчастного. Нормального человека инстинкт самосохранения распластывает по земле и вдавливает в нее носом. Лежи и нишкни. Презирать себя будешь потом. Когда останешься жив.
…И еще острое осознание того, сколь мелки и незначительны были все его, Вадима Воронова, обиды и беды. Мелки, незначительны и полностью недостойны того, чтобы носиться с ними как с писаной торбой…
Судьбе, впрочем, было угодно показать несостоявшимся взломщикам окончание страшной истории, в которую она, судьба, втравила их поучения и вразумления ради. И было это окончание еще хуже начала. Лежа за ржавыми ящиками, Вадим неотрывно следил взглядом за разгуливавшим дозорным, и в какой-то момент ему померещилась за спиной мужика неясная, расплывчатая тень. В следующий миг дозорный нелепо взмахнул руками, выгибаясь назад. И беззвучно, даже не скрипнув гравием, опустился на землю. У Вадима зашевелились волосы: он понял, что секунду назад у него на глазах совершилось убийство. Тень же скользнула прямиком к двери вагона. Дверь послушно откатилась, сдвинутая мощным рывком, наружу хлынул свет, мелькнуло видение голого окровавленного тела, подвешенного к потолку, каких-то силуэтов вокруг. Убийца прыжком взвился внутрь и исчез за дверью, тотчас захлопнувшейся у него за спиной.
Серегины пальцы больно впились Вадиму в плечо:
— Уходим!..
Судя по тряскому шепоту, челюсть у него никак не стояла на месте. В вагоне раздавались невнятные крики, топот ног, тяжелые глухие удары. Едва парни приподнялись с земли, как сочившийся изнутри свет погас и больше не загорался. Почти сразу прекратились и крики, и стало ясно, что момент для бегства упущен.
Луна светила прямо на вагонную дверь. Вадим хорошо видел, как она снова откатилась в сторону и на гравий соскочил человек. Теперь он двигался не так проворно, и Вадим сумел его рассмотреть. Убийца был невысокого роста, жилистый и худой. Короткие волосы серебрились в свете луны. А на плече у него висело голое человеческое тело. Тело было еще живое: Вадим видел, как шевельнулась рука.
Приземлившись на полусогнутые, убийца вертанулся всем корпусом, озираясь в поисках недобитых врагов. Движение получилось грозным до нереальности, и не потому, что в свободной ладони лежал нож, приготовленный для метания. Глаза же у киллера были бесцветные, как два бельма, и Вадим внезапно понял, что смотреть в эти бельма есть гибель. Пусть даже тот его как будто и видеть не должен в глубокой тени да за кучей ржавого хлама. Вадим крепко зажмурился, уткнувшись в землю лицом, и едва не впервые в сознательной жизни воззвал: «Господи! Пронеси…»
Он все равно почувствовал, как взгляд убийцы обратился в их с Серегой сторону и задержался на какое-то время. Потом жуткое ощущение отпустило. Вадим приподнял голову.
Заросший реденькой травкой пятачок земли перед — вагоном был девственно пуст.
…Как они оттуда улепетывали, словами передать невозможно. На пути вырастал состав за составом, они то ныряли под нескончаемые рефрижераторы, то обегали выставленные в темноту буфера… Вадим более-менее отдышался только в «Москвиче», когда белый как скатерть Сергей уже гнал его по совершенно пустой набережной.
— Вот так, — услышал он свой собственный голос, — Давай хоть маски, к чертовой бабушке, выкинем…
Вадим вернулся домой под утро. Картина, которую они видели на железнодорожных путях, продолжала стоять у него перед глазами. Это было страшно. По-видимому, это было самое страшное зрелище, которое Вадиму приходилось видеть собственными глазами, а не по телевизору.
«Доигрались в разбойников, — думалось Вадиму. — Ну нет, с уголовщиной завязываем. Хватит».
И еще мучила одна мысль, которой он так и не поделился с Серегой. Ему сразу почудилось что-то знакомое в человеке, который устроил это побоище.
Пока они, задыхаясь, сорвав с лиц идиотские маски и бросив на ходу мешавшие бежать ломики, выбегали из зоны отчуждения, пока шли домой к Сергею по темным улицам, у Вадима возникла и неотвязно стучала фраза из какого-то старого фильма: «Лучше пять минут быть трусом, чем всю жизнь покойником». Не было времени сосредоточиться и попытаться вспомнить, ГДЕ он видел этого человека. Но ведь явно где-то видел.
И только добравшись наконец до того самого кресла-качалки, с которого он нехотя слез каких-то двенадцать часов назад, Вадим смог как следует подумать. И почти сразу вспомнил. Ну конечно, это был он. Дождь, закрытый на санитарный день зоопарк, мужчина с девчушкой, столкновение. Только теперь Вадим окончательно понял, почему эти мордовороты из «скорпио» вдруг зачахли на глазах. Наложили в штаны. Они бывалые ребята и сразу почувствовали, с КЕМ имеют дело. «Интересно, кто он, — думал Вадим, — офицер спецподразделения, омоновский майор или киллер-профессионал?» Как бы там ни было, но пересекать ему дорогу не хотелось.
Вадим вспомнил его, вспомнил милую девчушку с ярким рюкзачком за плечами, косые острые струи дождя. Неужели это был один и тот же человек? Почему-то показалось, что его блеклые глаза были другого цвета, когда он смотрел на девочку. Но какие глаза были настоящими?
И еще была странная мысль. «Заметил он нас с Серегой или нет?» Если бы речь шла о любом другом человеке, то такого вопроса не могло бы даже возникнуть за полным его идиотизмом. Разумеется, их никто не мог заметить. И все-таки в том, что их не видел ЭТОТ, Вадим вовсе не был так уверен.
Он внезапно почувствовал дикую усталость. И не сегодняшнюю, а вообще. Как будто последние несколько месяцев он беспрерывно выполнял какую-то неблагодарную и очень изнуряющую работу. Этой работой была жизнь.