Я смотрела на него и ждала, когда он снова заговорит. Это тайна Бэрронса. Я хочу ее знать. Я не буду подталкивать.
— Это был не конец его ада. У меня были конкуренты, которые тоже ходили в пустыне. Наемники. Несколько раз мы воевали друг с другом. Однажды они обнаружили его гуляющего по пескам. Они играли с ним, — он отвернулся, — Они пытали и убили его.
— Как ты узнал об этом?
— Потому что, в конце концов, я все сопоставил, я пытал и убил нескольких из них, и пока они умирали, все рассказывали. — Его губы улыбались, но его глаза были холодны и беспощадны. — Они разбили лагерь недалеко от того места, где он возрождался каждый рассвет и находили его на следующий день. Как только они поняли, что происходит, то решили, что он отродье демона. Они пытали и убивали его снова и снова. Чем дольше он возвращался, тем решительнее они пытались его уничтожить. Я не знаю, сколько раз они убивали его. Слишком много. Они никогда не позволяли ему прожить достаточно долго, для того чтобы он изменился. Они не знали, ни кем он был, ни что он делал. Только то, что он продолжал возвращаться. Однажды на них напали другие бандиты, и у них не осталось времени с ним покончить. Он остался один, связанный в палатке на несколько дней. Он проголодался и тогда изменился. Он никогда не возращался обратно. Это было за год до того, как нас наняли, чтобы мы убили зверя, который рыскал по стране, вырывал глотки и сердца людей.
Я была в ужасе.
— Они убивали его каждый день в течение года? И вас наняли его убить?
— Мы знали, что это был один из нас. Мы все изменялись. Мы знали, чем становимся. Это должен был быть он. Я надеялся, — его рот искривился в горькой усмешке, — Я надеялся, что это был мой сын, — в его глазах была явная жажда.
— Сколько времени он был ребенком сегодня вечером? Сколько времени ты видела его прежде, чем он напал?
— Несколько минут.
— Я не видел его таким веками. — Я могла видеть его воспоминание, последнего раза, — Они сломали его. Он не может контролировать трансформацию. Я видел его как моего сына всего раз пять, как будто на несколько мгновений он узнавал окружающий мир.
— Ты не можешь достучаться до него? Обучить его? — Бэрронс кого угодно мог обучить.
— Большая часть его сознания потеряна. Он был слишком мал. Слишком испуган. Они разрушили его. Мужчина смог бы выдержать это. У ребенка не было шансов. Раньше я сидел у его клетки и разговаривал с ним. Когда появились технологии, я записывал каждую его секунду, чтобы хоть мельком увидеть в нем моего сына. Сейчас камеры выключены. Я не могу смотреть эти записи. Я должен держать его в клетке. Если мир когда-нибудь обнаружит его, они опять попытаются его убить. Снова и снова. Он дикий. Он убивает. И это все на что он способен.
— Ты кормишь его.
— Он страдает, если я этого не делаю. Накормленный, он иногда отдыхает. Я убивал его. Я пробовал наркотики. Я изучил магию Друидов. Я думал Глас, сможет усыпить или даже умертвит его. Казалось, это загипнотизировало его на какое-то время. Но он быстро адаптируется. Универсальная машина для убийства. Я учился. Я собирал реликвии силы. Я вколачивал твое копье ему в сердце две тысячи лет назад, когда впервые услышал о нем. Я просил даже принцессу Фейри сделать это. Ничего не сработало. Его не существует. Или если он где-то и есть, то он находится в постоянной, вечной агонии. Это никогда не закончится для него. Его вера в меня была безосновательна. Я никогда не смогу…
Спасти его, он не говорит это, и я не говорю тоже, потому что если я не буду осторожна, то начну рыдать, и я знаю, что ему от этого станет только хуже. Его слезам уже тысячи лет. Он хочет только освобождения. Хочет, чтобы его сын отдохнул. Подоткнуть одеяло и сказать спокойной ночи — навсегда, в последний раз.
— Ты хочешь его уничтожить.
— Да.
— Как долго это длится?
Он ничего не сказал.
Он никогда мне не скажет. И я понимаю, что число действительно не имеет значения. Горе, испытанное им в пустыне, никогда не утихнет. Теперь мне понятно, почему они убили бы меня. Это не только его тайна. Это их общая тайна.
— Вы все возвращаетесь на место, где умерли в первый раз, когда погибаете.
Он мгновенно взбесился. Я понимала причину.
Они убьют любого, чтобы уберечь себя оттого, что произошло с его сыном. Только там они уязвимы: куда они возвращаются на рассвете следующего дня. Враг может сидеть там, ждать и убивать их снова и снова.
— Я не хочу знать, где это место. Никогда, — я уверяю его в этом и это правда. — Иерихон, мы достанем Книгу. Мы найдем заклинание уничтожения. Я обещаю. Мы упокоим твоего сына. — Я вдруг чувствую злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Я клянусь в этом, — даю я обет, — Так или иначе, мы сделаем это.
Он кивает, кладет руки за голову, растягивается на подушках и закрывает глаза.
Проходит немного времени, прежде чем я вижу, как расслабляется его лицо. Я знаю, он в том месте, где он медитирует, где он держит все под контролем. Какая завидная дисциплина.
Сколько тысячелетий он заботится о сыне, кормит его, пытается его убить, чтобы облегчить страдания, даже если всего на несколько минут?
Я возвращаюсь снова в пустыню, но не потому, что он ведет меня туда, а потому, что я не могу посмотреть на лицо его сына вне моей головы.
Его глаза говорят: я знаю, что ты заставишь боль остановиться.
Бэрронс никогда не был способен на это. Не бесконечную боль. Для них обоих.
Ребенок, смерть которого разъедала его, разрушала его с тех пор каждый день. Пожизненно.
Умирать, говорил Бэрронс легко. Умирая, человек сбегает, ясно и просто.
Неожиданно, я вдруг обрадовалась смерти Алины. Если свет появляется для каждого, он появился и для нее. Она отдыхает сейчас где-нибудь.
Но не для его сына. И не для этого мужчины.
Я прижалась щекой к его груди, чтобы послушать, как бьется его сердце.
И впервые с тех пор как я знаю его, я понимаю, что это не так. Разве раньше я никогда не слышала, как бежит его кровь? Как стучит его сердце? Как я могла это не заметить?
Я смотрю на него вверх, чтобы поймать его взгляд, смотрящий вниз на меня, лежащую на его груди, с непостижимым выражением его глаз:
— Я не ел в последнее время.
— И твое сердце перестает биться?
— Иначе становится болезненно. Со временем я изменюсь.
— Чем ты питаешься? — спросила я осторожно.
— Не твое гребанное дело, — мягко ответил он.
Я киваю. Я могу с этим жить.
* * *
Здесь он движется по-другому. Не пытаясь что-то скрыть. Он ведет себя естественно, перемещаясь так, что кажется размытой полосой, словно гладкий шелк, бесшумно текущий по комнате. Если я забываю обратить внимание на то, где он находится, то теряю его из вида. Я обнаружила его прислонившимся к колонне — хотя думала, что он был за ней — со скрещенными руками, наблюдающего за мной.