Нет, к врачу обращаться не стоит.
Выключив душ, он запустил режим сушки. Затем вышел из ванной, оделся и, все еще пребывая в легкой прострации, отправился вниз в поисках позитива.
Столовая гладиатория пустовала. Ни коллег по несчастью, ни обслуги. «Шакконский стол» – бери, что хочешь. Тарталья взял гренки с козьим сыром, пять ломтиков бекона, салат из зеленой аммонтарской репы и кофе. Кофейный аппарат был из дорогих – разобраться в насадках и сенсорах удалось не с первого раза. Но результат превзошел все ожидания.
«Мулатка пусть удавится от зависти…»
По привычке забившись в угол, он отдал должное завтраку. Минут через десять в столовой объявились еще двое: мужчина с мятым лицом бухгалтера, у которого не сошелся годовой баланс, и женщина – жгучая брюнетка в кимоно. Гладиаторы? Персонал? Оба молча кивнули, приветствуя новенького, и принялись без энтузиазма выбирать еду. Лючано кивнул в ответ и сделал вид, что интересуется парочкой не более, чем они – им.
Допив кофе, он направился к выходу – и в дверях столкнулся с Жоржем Мондени, ланистой гладиатория. Сиречь, комендантом заведения, судя по исторической беллетристике.
– Доброе утро.
– Доброе… Борготта, кажется?
– Да.
– Я искал вас. Присядем?
Они расположились в холле, в двух глубоких креслах. Между креслами стоял столик со старинной бронзовой пепельницей – не пластик «под бронзу», а настоящий металл. Ланиста извлек портсигар, протянул Лючано.
– Спасибо, я не курю.
Мондени пожал плечами, достал коричневую сигарилло, прикурил от зажигалки с «вехденской искрой». Ланиста был худой, узколицый, с острыми скулами, тонкими пальцами. Хотелось бы добавить: «тонкими нервными пальцами», но ни пальцы, ни сам Жорж нервными не выглядели. Скорее уж напротив – ланиста казался апатичным, едва ли не сонным.
– Итак, ваши обязанности. Их мало, и они не слишком обременительны. Но исполнять их вам придется неукоснительно.
Мондени выдержал паузу.
– Распорядок дня: завтрак с восьми до девяти, обед с двух до трех, ужин с семи до девяти. При желании, или если опаздываете, можете питаться в городе за свой счет. Вернее, – Жорж усмехнулся, демонстрируя превосходные зубы, – за счет хозяина. Ночевать вы обязаны в гладиатории. Вам полагается быть внутри здания не позднее полуночи. За опоздание положено наказание.
– Какое?
– Опоздаете – узнаете. Гарантирую, что вам не понравится. Лучше придерживайтесь распорядка.
– Хорошо, учту.
– У вас будет достаточно свободного времени, но на назначенные мероприятия вы должны являться обязательно. Я имею в виду транслят-шоу и «арену». Позже к ним добавятся творческие встречи без трансляции, публичные и индивидуальные.
Ланиста еще раз хохотнул, Идея «творческих встреч» доставила ему колоссальное удовольствие. Похоже, сегодня Жорж пребывал в чудесном настроении, несмотря на сонливость.
– Транслят-шоу? Встречи? – Лючано решил, что ослышался. – Я не артист… то есть, артист, но специфический! Я невропаст, я не из тех, кто выходит на сцену…
– Невропаст вы, Борготта, физик или ассенизатор – это неважно. Сейчас вы – семилибертус. Вы должны выступать, и вы будете выступать. Уверен, вам это придется по сердцу.
Он прищурился, оценивающе глядя на новичка – словно прикидывал, как тот будет смотреться на сцене. Во взгляде, в выражении лица ланисты помимо профессионального внимания сквозило что-то еще. Так «подшитый» алкоголик с тоской смотрит на человека, который отправляется в ресторан на дружескую попойку.
Тарталье стало неловко, и он отвернулся.
– Надо – значит, надо. Буду выступать. Хотя кого может заинтересовать моя скромная персона – ума не приложу.
«Ну, это ты, положим, загнул, – едко усмехнулся Гишер. – Прибедняешься. Добрая половина Китты с удовольствием посмотрела бы шоу с твоим участием.»
«Ага, станут они мои записи продавать на Китту! Тоже мне, новый Бадди Гай выискался!»
– Заинтересует, не сомневайтесь.
– А что насчет… арены? Мне придется… э-э… Драться?
– Драться? – Жорж расхохотался и долго не мог успокоиться. – Дружище, спите спокойно! В Галактике мало мест, более безопасных, чем наша «арена». Тем паче вы вряд ли знаете, за какой конец держат оружие…
Он дождался, пока новоявленный гладиатор вздохнет с облегчением. И лишь после этого заметил:
– Однако у вас будут и другие обязанности. Идемте, я покажу.
II
В дальнем конце коридора обнаружилась дверь, ведущая вниз. Спустившись на пролет, они оказались перед следующей дверью, куда более внушительной. Два замка, кодовый и папиллярный, камера слежения…
– Ну у вас и подвалы! Прямо как в тюрьме.
– А это и есть тюрьма. Бывшая, – титанопластовая плита с покрытием из термосила ушла вбок, открывая следующий лестничный марш. – Тюрьму лет двадцать назад снесли. Сверху построили гладиаторий, а подвал остался.
– Что здесь сейчас?
– Овощехранилище.
Недоумевая все больше: за каким чертом его ведут в овощехранилище?! – Лючано топал по ступенькам вслед за ланистой. Ступеньки вывели людей в новый коридор. Под потолком на магнитных подвесках плавали шарики «теплой» плазмы. Считалось, что их свет видимого диапазона идентичен по спектру излучению «оранжевых карликов».
«Скажите на милость, – спросил издалека маэстро Карл, – зачем в подвале «естественный» свет? Чтобы томаты лучше колосились в закромах?»
По обе стороны коридора располагались камеры, забранные стальными решетками. Никаких силовых полей, сверхпрочных пластиков – старая добрая сталь.
– А вот и наши маленькие друзья. Знакомьтесь.
Жорж хитро подмигнул.
Сюрпризы Тарталья терпеть не мог. Еще больше, чем неопределенность. «Разрешите вас представить! Уважаемый Лючано, это Баклажан; уважаемый Баклажан, это Лючано. Баклажан у нас рецидивист, Борготта, как и вы, потому и сидит за решеткой. Не хотите составить ему компанию? Ха-ха, я пошутил! Решетки – это от воров. У нас, знаете ли, очень дорогие и редкие овощи, всяк норовит украсть…»
«Не паясничай, – оборвал внутренний монолог Добряк Гишер. – Загляни в одну из кутузок и выясни, что там. Или ты боишься?»
В ближайшей камере сидел человек. Здоровый, крепкий детина с взлохмаченной шевелюрой. Свежий шрам на щеке, глаз подбит, губа расквашена. Подобный «джентльменский набор» вкупе с синей робой и штанами не оставлял сомнений: сиделец – матерый уголовник.
Такому самое место в тюрьме.
Детина не шевелился, тупо уставясь в одну точку. Оплывшее, словно подтопленный воск, лицо идиота не выражало ничего. Ни малейшего намека на мысль, на примитивное чувство. Вспомнилось лицо парня-туриста на Китте – ученик бокора, в котором застрял Лоа клиента, плясал на веранде, и в будущем еще не намечалось суда, рабства, «овощехранилища»…