– Это просто помощь. Помощь невропаста. Вы согласны?
– Да!!!
«Невропаст. Невропатолог. Невроз, – с тоской подумал Лючано. – Родственные слова. Считай, братья. Как же я устал от вас всех: рабов, хозяев, отцов, детей…»
И начал работать куклу.
II
Женщина была обнажена перед ним.
Не телесно, а иначе, на уровне доверия, знакомого лишь тем, кто чуткими пальцами касался сокровенного – разума, души, инстинктов, подсознания. Снаружи, во внешнем мире, кукла двигалась вокруг невропаста, поигрывая снятым жакетом, как матадор – алым плащом. Бык не спешил нападать. Бык мычал, удерживая женщину на расстоянии. Но обильный поток слов-транквилизаторов не имел принципиального значения.
Главное происходило не здесь.
Манипулируя пучками куклы – профессиональный термин в отношении Юлии вызвал мерзкую оскомину – он не сразу заметил неладное. Поначалу все шло нормально. Большинство нитей перетянуты и фальшивят, как струны гитары, настроенной любителем. При нервном срыве это естественно. Убрать лишнее напряжение, расслабить, унять дрожь – и человек придет в норму. Адский труд: вести больного. Адский, но посильный. Он хорошо помнил, чего стоило маэстро Карлу вести графа Мальцова.
Да и самому доводилось.
Дело было в другом: часть нитей выглядела странно. Сперва он подумал: «незнакомо» – и осекся. Легкое мерцание. Глянцевый, словно наэлектризованный ворс. «Басовые» утолщения. Тот же эффект он наблюдал у безмозглого «овоща» Пульчинелло! Только у Пульчинелло нити-мутанты образовывали самостоятельную «сеть», отдельные пучки, уходящие корнями в темные глубины первобытных рефлексов. А у Юлии мерцающие «басы» перемежались обычными нитями, как в мышцах чередуются быстрые и медленные волокна.
Казалось, ее пучки начали фрагментарно перерождаться.
«Пробуй, малыш. Раз уж взялся…»
Он восстановил тесный контакт, ощутив легкий укол, как от разряда статического электричества. Ощущение нельзя было назвать неприятным. В Лючано вошла толика чужой энергии, помогая наладить связь. Осмелев, он принялся оглаживать нити, пытаясь ослабить вибрацию.
Впервые он работал на состояние, а не на конкретный результат: коррекция речи и движений. Шел ощупью по болоту, тыча слегой в предательскую трясину. Отыскивал точку опоры, пробовал: «Выдержит ли?» – и продолжал путь.
С «овощем» было иначе. Он не стремился уловить и понять разницу. Отвлекаться нельзя. Потом, когда все закончится, он, наверное, рухнет пластом. Такие эксперименты даром не проходят. Если работаешь куклу в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка…
Откуда он это знает?
Он никогда не работал сумасшедших кукол!
«Это опыт, дружок. Опыт. Ты не знаешь наверняка, но догадываешься. И готов побиться об заклад, что прав. Валяй, трудись. Я в тебя верю.»
«Спасибо, Гишер.»
Копилась усталость. Он полностью сосредоточился на пучках. «Басы» делались тоньше. Ворс втягивался в струны. Надо поймать ритм колебаний, как перед сеансом экзекуции. Нащупать, слиться, войти в унисон…
…Звездное небо накрыло его перевернутой чашей огня.
Таким небо бывает лишь близко к центру Галактики, где полыхающие светила-гиганты обрушивают на планеты ливни излучений. Сияющая мгла; сумерки – россыпь драгоценностей. Скалы сверкали радугой. Парящего орла окружал яркий ореол, а по земле вслед за ним плыла целая стая пернатых росчерков. Любой предмет отбрасывал бесчисленное множество теней. Они дробились, пересекались, накладывались одна на другую, образуя узлы мрака.
Искры и блики; подобия, отражения…
И тихий шепот Венечки Золотого, плывущий над твердью:
– Когда мы выходим на сцену,
За нами идет благодать,
Вселенная – это плацента,
Отвергнутая навсегда,
Законы великим излишни,
Могучим смешны рубежи…
В самом темном узле, образованном соитием теней от засыпанных песком руин и трехрогой скалы, нависшей над кристаллической равниной, лежало существо. Сфинкс, химера, безумный гибрид. Мощные лапы льва, сухое туловище козы, драконий хвост, сплошь в чешуе. Огромные крылья сложены на спине. И над всем этим – лицо Юлии в обрамлении роскошной гривы.
Пряди волос извивались на манер змей.
Юлия зевала, обнажая белоснежные клыки.
Существо было прекрасно. В его глубине, как статуя в недрах мраморной глыбы, скрывалась та женщина, которую знал Лючано. Он должен был освободить пленницу, заключенную в тело химеры. Скульптор имел в распоряжении единственный инструмент – собственные руки.
Он шагнул ближе, примерился.
Пора!
– Законы великим излишни,
Могучим смешны рубежи…
Но вот мы выходим.
Мы – вышли.
И каждою жилкой дрожим.
И мы оставляем гордыню
В кулисах, как сброшенный плащ…
Прикосновение к телу существа обожгло пальцы. От его касаний химера меняла форму – живой камень, податливый мрамор, сырая глина мироздания повиновалась! Он лепил, мял, убирал лишнее, сглаживал углы – и существо содрогалось от наслаждения, возвращаясь к началу. Творец, создатель на заре времен, он возвращал первозданную естественность тому, что ее утратило.
Нимб над головой служил лампой мастерового, освещая работу. Тени отшатывались прочь, не в силах вынести света. А он работал, зная, что делает. И душа пела великую песнь, вторя шепоту Венечки Золотого, поэта-заики…
– И мы оставляем гордыню
В кулисах, как сброшенный плащ,
И в сизом искрящемся дыме
Наш гимн превращается в плач,
Стихает дробящийся топот,
Скрываются в ножнах мечи…
А кто-то нас хлопнет по попе
И скажет: «Родился? Кричи!»
III
Разбив в детстве любимое блюдце тетушки, знаешь без обиняков: произошло страшное. Жизнь закончилась, впереди – тьма без намека на просвет. Ужас цепкой лапкой хватает сердце, будто кистевой эспандер. Сожмет-отпустит, задаст ритм, собьет на удушливую аритмию…
Хватку детского ужаса Лючано вспомнил, когда дверная мембрана треснула, как блюдце, на пять лучей-осколков. С легким шелестом они убрались в стены. Проем заслонили две мощные фигуры, шагнув в студию. Захватчики оставались в масках. На пленника тупо пялились стрекозьи глаза – драгоценные камни, граненые ювелиром-безумцем.
Фасетчатолицые замерли по обе стороны от входа.
– Добрый день, пациент!
Человечек, возникший между захватчиками, был хрупок и изящен, словно насекомое. На полголовы ниже Лючано, телосложением гость напоминал Жоржа Мондени: узкие плечи, осиная талия, девичьи ступни и ладони. Клетчатый костюм от Бердье, сорочка с запонками из розового жемчуга. Шейный платок завязан хитрющим узлом, концы наружу, свисают до брючного ремня. Лицо варвара – желтая кожа, рот-шрам, косой разрез глаз, уголками вниз, отчего в памяти возникал образ грустного клоуна.