Как ни странно, и Ганга, и Ушанас прекрасно поняли смысл вопроса.
— Говорю ж: последненький! — Мать рек, текущая в трех мирах, красными от слез глазами глядела на старика и спящего ребенка. — Младшенький!..
Дитя причмокнуло во сне и хихикнуло чуть слышно: видно, рыбка снилась, с хвостом…
— Ты что. Словоблуд? — тихо начал Ушанас, и от скрежета, который рождало горло старца, на душе становилось тоскливо. — Забыл, кто у Благих восьмой? Дьяус, кто же еще!
И через минуту встал рядом с Брихасом. Обоим жрецам не надо было напоминать, кто такой Дьяус, последний из Восьмерки Благих.
Благих всегда было Восемь. Но сегодня это были одни боги, завтра другие, отвернешься — а они уже опять местами поменялись! Лишь Дьяус, шустрый божок без определенного рода занятий (по небесной голубизне числился или по солнечным зайчикам?) оставался в числе Благих при любых перестановках.
Вроде шута-пустосмеха, кому есть место у подножия престола любого раджи.
Одно смущало Брихаса, Наставника богов: он не помнил себя без Дьяуса. Вот и получалось, что сур-весельчак будет постарше Словоблуда, да и одного ли Словоблуда? Как-то Варуна-Водоворот резко окоротил братца Вишну, когда Опекун смеялся над Дьяусом. Дескать, амрита на губах не обсохла, Упендра, а шут Дьяус, когда я еще…
И не договорил. Махнул на глубину, и поминай как звали!
Только и удалось позже выяснить Словоблуду, что странное имечко Дьяус происходит то ли от полузабытого мудреца Дьявола, медитирующего в кромешной тьме, то ли от Деуса-Безликого, которого определяли одним словом: «Неправильно!»
В смысле, как ни определи — неправильно!
И теперь этот самый Дьяус…
— Влип! — подвел итог Ушанас.
Малыш перевернулся на другой бок, голой задницей к Наставнику асуров.
— Не он, — посерьезнел Брихас. — Мы влипли. Вырастет — в такого репьями вцепятся… Найдутся желающие, мигом сыщутся! Происхождение — лучше некуда: сын царя из Лунной династии и Ганги, да вдобавок с богом в душе! Потом Трехмирье ходуном ходит, а мы сокрушаемся: проморгали!
Ушанас раздраженно поскреб ногтем родимое пятно, винной кляксой украшавшее его щеку.
— О пустом думаешь, старина! Ясное дело, бедняга Дьяус сейчас себя не помнит, и до смерти этого шалопая не вспомнит… Для него этот мальчишка — тюрьма! Темница без выхода! Как хоть назвала-то сына, мать рек?
— Гангея, — гордо сообщила богиня. — Сын Ганги. Сперва хотела назвать Подарком Богов, а после передумала. Чего зря язык ломать? Пусть Гангеей будет.
— Ну и правильно, что передумала. Подарок… подарочек…
Наставник мятежников-асуров нахмурился и еще раз повторил:
— Малыш Гангея — тюрьма для Бога.
* * *
Два старика стояли на берегу Ганги. Тыкали палками в воду.
Через четыре года они вновь придут на этот берег. Навстречу им, из воды, с хохотом выбежит пятилетний мальчишка, следом за сыном степенно выйдет мать рек, текущая в трех мирах.
Малыша поведут отдавать в учение.
В такое учение, чтобы никто — будь он даже из Тримурти-Троицы! — не мог похитить ребенка и использовать в своих целях.
Вырастет, там видно будет. Трое взрослых всерьез полагали, что там будет видно. Заблуждаются не только люди…
До того момента, когда на Курукшетре сойдутся две огромные армии, а Владыка Тридцати Трех научится моргать — до начала Эры Мрака оставалось немногим менее полутора веков.
Если задуматься — ничтожный срок…
3
— Куда путь держите, уважаемые?
Ганга, закутанная с ног до головы в голубовато-зеленое сари и накидку того же цвета, невольно вздрогнула.
Не то чтобы одежда должна была укрыть богиню от лишних взглядов, которых в Трехмирье более чем достаточно, — просто окрик получился слишком неожиданным. Она всю дорогу ожидала подвохов, каверз, и в конечном итоге — беды. И вот, кажется, дождалась! С некоторых пор Ганга с опаской и подозрением относилась ко всем смертным.
Определить варну [37] человека, что возник на тропинке словно из ниоткуда, было затруднительно. Плотное дхоти цвета песка облегало бедра и выглядело дешевым, но чистым и опрятным — словно незнакомец и не прятался только что в колючих зарослях ююбы, окружавших тропинку. Обнаженный торс перетягивали кожаные ремни в чешуе из бронзы, на поясе висел короткий кинжал с листовидным клинком, а руки привычно сжимали копье-двузубец.
«Точь-в-точь Марут из дружины Владыки!» — мелькнуло в голове Ганги и почти сразу погасло.
Незнакомец не был похож на божественного дружинника и даже на земного кшатрия. Как и вообще на профессионального воина. Скорее ополченец, поднабравшийся опыта в десятке схваток. Или разбойник.
Говорят, немало лихих людей развелось нынче в холмах юго-восточной части Курукшетры.
— Мы следуем своей дорогой, добрый человек, — приветливо, хотя и туманно сообщил Ушанас, ничуть не смутясь и уж тем более не испугавшись.
— И куда же ведет ваша дорога, уважаемые? — от разбойника-ополченца было не так-то просто отделаться.
— Туда, добрый человек, — указал мудрец рукой вперед и чуть вправо.
Именно в этом направлении изгибалась тропинка.
Продолжая загораживать тропу, человек с оружием обдумывал полученные ответы. На смуглом лице его, выдававшем изрядную толику дравидской крови в жилах, мало-помалу проступала обида. Вроде бы от него ничего не утаили — но в то же время ничего и не сказали!
— А кто вы сами будете, уважаемые? — додумался он наконец до следующего вопроса, осторожно потрогав бородавку на мочке уха. И хитро подмигнул: дескать, теперь попробуйте увильнуть, словоблуды! Бедняга даже не подозревал, с какими Словоблудами он имеет дело.
На этот раз ни один из мудрых наставников не успел ответить вооруженному незнакомцу. Потому что из-за спины Ганги выскочил всеми позабытый пятилетний Гангея и, сверкая глазенками, дерзко осведомился:
— А ты кто такой, невежа?! Почему на дороге у нас стоишь? Может, ты вовсе не добрый человек, а злой? Где копье взял? Украл? Ты кшатрий? Злой кшатрий?
Этот бурный поток встречных вопросов явно сбил с толку стража тропы. Однако последние слова мальчишки вдруг вызвали у него улыбку: будто расщелина открылась под утесами высоких скул и прямым строгим носом.