Монголу однажды довелось лежать с переломом в больнице, и от нечего делать он подробно изучил тамошнюю архитектуру. Получалось, что больница – это не только надземная часть, но еще длиннющие подземные коридоры, вот типа такого, соединяющие между собой корпуса, пищеблоки и хозяйственные постройки. Так что не исключено, что человечки бегут в правильном направлении, к какому-нибудь административному зданию или котельной.
Кстати, в отличие от своего надземного собрата этот коридор особой антипатии не вызывал. Единственное, что раздражало, – гулкое эхо, из-за которого казалось, что идут не три человека, а рота солдат.
– Долго еще? – Зубарев хорохорился, но чувствовалось, что о своем опрометчивом поступке он уже пожалел не единожды.
– Скоро, не дрейфь. – Франкенштейн вышагивал бодро, расстегнутый халат развевался за его спиной, точно рыцарский плащ. А следом по кафельной стене кралась долговязая тень, с виду совсем самостоятельная, автономная от своего придурковатого хозяина. От этой кажущейся автономности Монголу вдруг стало не по себе, захотелось на свежий воздух, а еще лучше – обратно в бар. Чтобы прогнать наваждение, пришлось спешным порядком разозлиться, благо, повод для недовольства имелся. Ладно Ленька, романтик и офисный авантюрист, ладно этот больной на всю голову Франкенштейн, но он-то сам – мужик серьезный и здравомыслящий. Зачем, спрашивается, впутался в такую идиотскую историю?! Но теперь-то уж что? Назад дороги нет.
Пока Монгол на чем свет костерил себя за мягкотелость и излишнюю подверженность чужому влиянию, окружающий подземный мир начал меняться. Сначала изменения были нестрашными: коридор стал у?же из-за приткнутых у стен пустых каталок. А вот дальше… Дальше каталки оказались заняты. Под бурыми простынями отчетливо угадывались человеческие тела, кое-где выглядывали босые ноги с привязанными к синим щиколоткам бирками. Голливуд, только страшнее.
– Это еще что? – Голос Зубарева сделался слабым и хриплым.
– Они, – буркнул Франкенштейн, не замедляя шаг. – Сейчас же лето – пора отпусков. Врачей не хватает, всех жмуриков за смену вскрыть не получается. Вскрывают только самых важных, тех, из-за которых следаки особенно наседают. А остальным приходится ждать своей очереди.
– В коридоре? – хмыкнул Монгол.
Взгляд приковала к себе тонкая, явно женская рука, свешивающаяся с каталки: длинные пальцы, красный лак на ногтях, плетеная из кожаных ремешков фенечка. Если судить по ней, девочка совсем молоденькая. Молоденькая, а уже прописалась тут, в подземном коридоре…
– Так это свежие, – Франкенштейн притормозил, одернул простыню, прикрывая руку с фенечкой, – им еще меньше суток. Утром персонал придет, рассортирует. А пока приходится тут… своей очереди ждать.
– Ужас. – Зубарев смахнул выступившую на лбу испарину.
– И ничего не ужас. – Франкенштейн фамильярно похлопал лежащее под простыней тело, отчего простыня поползла вниз, обнажая стройную девичью ногу и край ярко-красной юбки. – Обычная рутина.
– Рутина… – Монгол отвернулся. Не потому, что испугался представшего взгляду зрелища, а от отвращения перед человеческим цинизмом. У девочки этой небось есть родители, любимый парень. Может, они ее сейчас ищут, места себе не находят, а она тут, под грязной простыней, в подземных катакомбах городского морга.
– Что, жутко? – Франкенштейн самодовольно усмехнулся. – Так вы еще самого интересного не видели.
– И не увидим, – сказал Монгол и так посмотрел на зубаревского одноклассника, что если у того и было желание поспорить, то исчезло оно быстро.
Рядом облегченно вздохнул Леонид, которому, судя по всему, происходящее уже давно перестало казаться забавным приключением.
– Так это… – Франкенштейн замялся, с тоской посмотрел на пакет с выпивкой и провиантом, – может, тогда сразу ко мне в кабинет, выпьем за знакомство?
Пить за такое сомнительное знакомство не хотелось, а вот просто напиться – пожалуй, да. Монгол молча кивнул.
«Кабинет» находился за невзрачной дверцей с надписью «Техническое помещение» и представлял собой каморку, в которой ютились письменный стол, затянутая клеенкой кушетка, парочка колченогих стульев, тумбочка с электрочайником, стеклянный медицинский шкаф и вешалка для одежды. На вешалке висело несколько медицинских халатов не первой свежести и видавшая виды шапка-ушанка.
– Прошу! – Франкенштейн хозяйским жестом обвел все это богатство, рукавом смахнул со стола застарелые хлебные крошки.
– Что-то маловат кабинетик-то. – Зубарев бочком протиснулся в каморку, опасливо осмотрелся, поставил на стол пакет с провиантом, а сам пристроился на край стула.
– Для одного нормально. – Франкенштейн чуть ли не с головой нырнул в пакет и, радостно присвистнув, принялся извлекать на свет божий бутылки с водкой и закуску.
Монголу в качестве посадочного места досталась кушетка. От стола далековато, но так даже лучше: компанию, в которой предстояло дожидаться рассвета, даже с натяжкой нельзя было назвать душевной.
– Ну, не будем откладывать на завтра то, что можно выпить сегодня! – Франкенштейн извлек из тумбочки одноразовые пластиковые стаканчики и несколько тарелок, перочинным ножиком покромсал колбасу, подолом халата протер помидоры, все тем же ножом вскрыл банку с консервированной ветчиной, зубами разорвал обертку на буханке «бородинского» хлеба и, ловко свинтив крышку с одной из бутылок, разлил ее содержимое по стаканчикам.
С брезгливостью наблюдая за этими приготовлениями, Монгол решил, что закусывать он, пожалуй, не станет, а ограничится только спиртным. Есть то, к чему прикасались немытые лапы санитара, не возникало ни малейшего желания. На лице Зубарева читалось точно такое же смятение чувств и явное нежелание делить трапезу с Франкенштейном. Друг, наверное, и водку бы пить не стал, если бы его отказ не выглядел совсем уж подозрительно.
– За знакомство! – Франкенштейн, никаких душевно-гигиенических терзаний не испытывавший, отсалютовал им наполненным стаканчиком и лихо – чувствовалась регулярная тренировка – опрокинул в себя его содержимое. – Эх, хорошая водочка! – Он вытер губы рукавом, которым прежде смахивал со стола, отправил в щербатую пасть ломоть колбасы и вгрызся в спелый бок помидора.
Чтобы не видеть столь вопиющее безобразие, Монгол зажмурился, одним глотком осушил свой стакан, потянулся было за хлебом, но в самый последний момент отдернул руку и подцепил на кончик ножа кусок ветчины. Ветчину, кажись, этот рыжий руками не лапал. Зубарев точь-в-точь повторил маневр Монгола, удовлетворенно крякнул, откинулся на спинку стула и сказал, осматриваясь по сторонам:
– А ничего у тебя, Валик, работенка. Знай себе – ешь да пей. Тишина кругом, никто не дергает.
– Иногда дергают, – Франкенштейн многозначительно пошевелил белесыми бровями, – но я уже привык. А тишина… – Он достал из кармана компакт-диск, вставил его в допотопный, обмотанный изолентой проигрыватель, щелкнул клавишей. – Тишина в таком месте – это скорее плохо, чем хорошо. От тишины крышу сносит очень быстро, начинает всякая ерунда мерещиться.