— Чем?
— Всяким…
Компьютер прислушивался к беседе отца и сына. Скоро ли кончится? Зараза, подумал Золотарь. Это ты? Ты здесь? И подумал, что стал похож на луддита. Крушителя станков. Разбить молотком все ПК на планете, и наступит мировая гармония.
Лев возляжет рядом с агнцем.
— У тебя новая юзер-пикчер?
— Ага. Правда, классная?
На картинке Антошка, искаженный широкоугольным объективом, вывалил язык до подбородка. Узкий, крохотный лобик. Глаза сошлись к переносице. Брови домиками.
— Классная. Народу нравится?
— Ага. Им нравится, когда дебил.
— Не понял?
— Прикольно. У нас многие рожи корчат. Типа клоун.
— У меня был знакомый клоун.
— Никулин? Карандаш?
— Ну, брат… Ты меня совсем в старики записал. Карандаш умер в начале 80-х. Я тогда в твоих ровесниках ходил…
Маленький человечек в котелке. Терьер Клякса.
За две недели до смерти — в последний раз на манеже.
Однажды Карандаша спросили, доволен ли он своей судьбой. Клоун улыбнулся:
— Никогда не задавайте такой вопрос человеку, который в семьдесят лет решил стать серьезным. Сорок лет я шутил на манеже. Теперь пришло время разобраться, над кем и над чем я шутил. У каждого вида искусства свой путь к истине, а у каждого художника свой путь познания истины. Я выбрал смешной путь.
— А говоришь, не был знаком…
Золотарь опомнился. Секунду назад он ясно видел лицо клоуна. Слышал слова: «Я выбрал смешной путь.» Нет, не слышал. И не читал. Слова возникли из бормочущей мглы — безвидные, беззвучные. Еще — фото. Черное-белое, крошечное, вроде Антошкиной юзер-пикчер.
— Я что-то сказал?
— Ага. Про Карандаша.
— Точно?
— Точно.
— Наверное, читал где-то. Нет, я знал другого клоуна. Не такого знаменитого. Он говорил мне, что к публике выходят, как дрессировщик — к опасному хищнику. Долго готовятся. Оттачивают мастерство. Настраиваются. Костюм, выражение лица, жесты. Реквизит. И все для того, чтобы не съели. Публичность требует всего тебя, говорил он. Тебя в наилучшем виде. Тебя в боевой готовности. Без остатка. Иначе — съедят.
— Это точно.
— Тебе-то откуда знать?
Антошка кивнул на монитор:
— Да мы все это знаем. Считай, круглые сутки — на публике…
— С похмелья, — Золотарь чувствовал, что надо остановиться. И не мог. — В драной майке. С глупой рожей. Косноязычные. Раздраженные. Злые. Без тормозов. Случайные. С куцыми мыслями. С идеями-выкидышами. С желаниями, которым не сбыться. С никчемушней болтовней. Круглые сутки на публике. И круглые сутки она вас — нас! — жрет. Аж хруст стоит. Все-таки есть разница между публичностью артиста и публичностью девки…
— Пап, а у тебя ведь тоже дела? — вдруг спросил сын. — Да?
— Да.
— Какие?
Вот тут Золотарь понял, что влип. Честное слово, он не взялся бы объяснить сыну, какие у него дела. И дела ли это.
3
— Ой, а эта!
— Роскошь!
— Просто чудо!
Рита не утерпела: перебралась к Шизе. Теперь дамы щебечут над клумбой виртуальных орхидей.
— А вот еще лучше!
— Я всю галерею на закачку поставила.
— Сбрось мне на флэшку…
— Ага. Пока можем другие поискать…
Они, значит, в цветниках резвятся, а нам дерьмо разгребай! Словно прочитав мои мысли, Натэлла косится в сторону подзащитной. В синих, как озера из песни, глазах бегемоточки блестит неодобрение. Самовольно пропасть из поля зрения — кто разрешил? Никто. Но хватать и возвращать Натэлла не спешит.
— Етить-колотить…
Это, ясное дело, Карлсон.
— Нарыл что-то ценное?
— Так, фигня…
А пальцы-сардели по клаве — что твой пианист в Альберт-Холле. Трынь-трынь-трынь! Кнопочки в ответ: шур-шур-шур! И мышка контрапунктом — клик-клик! Фигня, говоришь? Вон и принтер загудел, всосал лист бумаги.
— Я щас…
Колобок в джинсе катится за дверь. По дороге Карлсон судорожно дергает из кармана мобилку. Как назло, телефон застрял и не желает являться на свет божий.
— Что с ним?
— Не знаю, — басом вздыхает Натэлла. — Вы тут все психи.
— А ты?
— И я. Раз тут…
Возвращается Карлсончик через пару минут. Взъерошенный, глазки бегают. Сунулся к принтеру, схватил листок с распечаткой. Близоруко щурясь, уткнулся в него носом. А нос-то у тебя вспотел, дружище! Весь в росе, как огурец на грядке.
И снова — к компьютеру.
Меня заело любопытство. Откатываюсь вместе с креслом — так, чтоб видеть Карлсонов монитор. В сеть полез? Нет. Вывел на дисплей какую-то таблицу, сверяется с распечаткой. Губы пляшут качучу — беззвучно. Что ж ты нарыл, брат? И признаваться не хочет… Снова за телефон схватился. Тычет в кнопки.
Не отвечает телефон. Что делать будешь, охотник?
— Рита?
Решил находкой поделиться?
— У меня…
Не слышит Рита. В орхидеи зарылась.
— Рита!
— Что?
В голосе Риты звучит неудовольствие.
— Я нашел…
— Потом.
— Интересное…
— Потом.
— Хочешь посмотреть?
— Не хочу.
— Оно клевое!
— Я занята.
— Иди лесом, — подключается Шиза. — У нас интересного — зашибись.
— Рита! Ты такого еще не видела!
— Скинь по сетке!
Спелись дамы. В унисон.
— Не могу по сетке! — упрямится Карлсон. — Я большой файл на закачку поставил. Боюсь, зависнет.
Врет. Неумело и глупо. Что на него нашло?
Краем глаза замечаю: Натэлла тоже уставилась на Карлсона. Судя по выражению ее лица, фрекен Бок готова взяться за мухобойку. Неужели Карлсон импицирован?! Да или нет, но толстяк, не в силах усидеть на месте, винтом выворачивается из кресла. И я понимаю: один его шаг к шкафу, за которым притаилась Рита — и в «нижнем котле» начнется битва титанов. Натэлла, кто б сомневался, скрутит беднягу в бараний рог. Но в этот момент лучше находиться где-нибудь подальше.
В идеале, в Антарктиде.
Однако Карлсон за шкаф не спешит. Напротив, он демонстративно прикладывает палец к губам и начинает делать Натэлле странные знаки. Тычет кулаком в сторону шкафа, подмигивает, как припадочный, приплясывает на месте…