И тут до Кати дошло, кого все время ей напоминала служанка — Вильяма. Тот тоже пытался предупреждать все ее желания и никогда не упускал возможности прикоснуться к ней. От ошеломительной догадки внутри все сжалось, Катя в упор посмотрела на Ксану и пробормотала:
— Что с тобой?
Служанка не сразу поняла смысл вопроса, с минуту она молча улыбалась, просто глядела на хозяйку. А потом вздохнула и, отводя взгляд, с тихим смехом сказала:
— Как же долго вы не понимали.
Катя хотела подняться, но Ксана нежно положила руку ей на плечо и проведя пальцами по шее, прошептала:
— Вы так ревновали к Лайонелу и видели во мне только врага...
Девушке хотелось убрать от себя руку, ласкающую ее шею, но ей было ужасно неловко, поэтому она продолжала сидеть, во все глаза глядя на служанку.
— Вы спрашиваете, нравится ли мне Анжелика. — Ксана чуть наклонилась вперед. — Когда-то давно от ее красоты у меня захватывало дух, но то же я могу сказать и о Лайонеле, он так неописуемо хорош собой. А вы другая... — Она приподняла прядь кудрявых рыжих волос и пропустила их сквозь пальцы. — Когда я вижу вас, мне кажется, мое сердце снова бьется. Да так сильно, можно задохнуться. И ваше безразличие ранит меня, как ни ранили бы даже самые изощренные оскорбления от кого-то другого. Я видела, что совсем, совсем не нравлюсь вам и мне хотелось вас возненавидеть, но я не могла.
— Господи, — все, что сумела выдавить из себя Катя. Некоторое время, глядя на свои руки, сложенные на коленях, она молчала, пока ее не поразила одна вещь.
— Но зачем ты взяла туалетную воду Лайонела? Я думала, ты фанатично влюблена в него!
Служанка пожала плечами.
— Хотела привлечь ваше внимание. Вы совсем не замечали меня...
— О-о-о... А Лайонел, он знает, что ты... — Катя запнулась и сконфуженно умолкла.
Ксана засмеялась, став при этом совсем юной. Круглолицая и курносая, не сказать, что красавица, но улыбка ее источала свет и тепло.
— Он страшно рассердился на меня, когда заметил с каким вожделением я смотрю на вас.
— Правда?
Та покачала головой.
— Он сказал, что вы принадлежите только ему и предупредил, что я вылечу отсюда, если посмею хотя бы намекнуть вам...
Катя все-таки поднялась и прошлась по комнате, разминая ноги. В мозгу крутилось: «Мне нравятся мужчины, мужчины, только мужчины, — но на язык слова не шли, точно заколдованные. — Она ведь ничего мне не предлагает? — Девушка покосилась на служанку, пытаясь оценить, насколько опасно подобное признание, и решила: — Подумаешь, она совсем ничего от меня не ждет». И все-таки ее одолевали сомнения. Кто признается в чувствах без надежды на ответ?
Ксана ждала, а Катя стояла к ней полубоком, устремив взгляд на постель. Пока до нее не дошло, что худшего предмета для созерцания выбрать было невозможно. Ведь Ксана могла воспринять это как ее попытку подумать над возможностью отношений. Девушка резко опустила глаза и пробормотала:
— Очень неожиданно...
— Простите, если напугала вас, — тихо промолвила Ксана.
Они долго молчали. Чтобы заполнить неловкую паузу, Катя спросила:
— Так было всегда, ну... твой интерес к девушкам?
Ксана улыбнулась.
— Нет, боюсь, за человеческую жизнь мало что можно понять и тем более познать.
От последнего слова у Кати побежал холодок по спине, но она не подала виду.
— Когда я впервые увидела тебя в новогоднюю ночь, ты была одета так... так вульгарно.
— Да. — Служанка беспечно тряхнула заплетенными в косу волосами. — Лайонел хотел подшутить над госпожой Тьеполо.
— Вильям сказал мне в тот раз, что иногда ты и Лайонел...
— Спим? — прямо уточнила Ксана.
Катя стесненно кивнула, а та, нисколько не смутившись, признала:
— Бывало. — И тут же приблизившись, взяла ее руку в свои ладони. — Не нужно ревновать его ко мне. Иначе придется ревновать и к другим. То, что интересно кому-то и считается пикантным в мире людей, в нашем мире совсем обыденно. Возможно, Лайонел был прав, уберегая вас от хаоса и разврата, царящего среди вампиров. Но он не мог не понимать, что однажды наш мир предстанет перед вами без прикрас и вам будет слишком страшно, слишком отвратительно, если никто не потрудится открывать занавес постепенно.
«Неужто она собирается стать моим гидом в мир разврата?» — промелькнуло у Кати.
В дверь раздался стук, та приоткрылись и показалась голова Вильяма.
Катя отскочила от Ксаны как ошпаренная, чем немало изумила молодого человека. Тот, одетый в идеально отглаженный черный костюм, прошел в комнату и, глядя то на нее, то на служанку, поинтересовался:
— У вас все нормально?
— Да, — не глядя на него, солгала Катя. — Я готова. Идем?
Уже сидя в машине, которая мчалась по трассе Петербург — Таллинн в загородный дом Анжелики Тьеполо, Вильям заметил:
— Ты подозрительно молчалива. Что случилось?
— Ничего. — Катя отвернулась к окну, глядя на полосу зеленеющего леса. Не хотелось ни о чем говорить, да и не знала она, как сказать. Мир был полон такого, чего она не понимала и не хотела понимать. И сейчас, при мысли, что однажды, возможно скоро, от скуки ли, в отчаянии от своего бессмертия или еще по какой причине, ей захочется чего-то доселе неизведанного, ее обуял ужас. Многое, конечно, приходилось видеть по телевизору, о многом читать в книгах, но когда липко-мерзкая грань оказалась вдруг не по ту сторону экрана и даже не на бумажных и электронных страницах, устойчивая земля как будто покачнулась, а во рту появился неприятно-сладковатый привкус.
Катя из-под ресниц посмотрела на спокойное красивое лицо Вильяма и где-то, может, на душе или в том месте, где она прежде была, стало спокойнее. Среди всей этой грязи, он единственный сохранил чистоту. Волна уважения и теплоты к нему прошлась от живота к груди.
Она не успела отвернуться, он поймал ее взгляд и сказал:
— Я люблю, когда ты улыбаешься.
«А может, я заблуждаюсь? — мелькнуло у нее. — Он так мил, а на долю красивых юношей всегда выпадает больше соблазнов».
— Вильям, — осторожно начала она, — ты был когда-нибудь, м-м... сразу с двумя девушками?
Во взгляде изумрудных глаз промелькнуло удивление, молодой человек хмыкнул.
— Ты меня с кем-то путаешь.
Всякие сомнения на его счет испарились, она с облегчением вздохнула. Если у него не было никогда даже двух девушек, явно самое безобидное из возможного многообразия, то о чем-то большем и говорить не стоило.