Он ходил на всевозможные публичные выступления гипнотизеров, запоминал их приемы, а потом, вернувшись домой, экспериментировал над своими двоюродными внуками – Сталиной и Владленом.
– Ты станешь твердая и крепкая, как бревно, – внушал он Сталине, укладывая ее головой на одном стуле, а ногами на другом.
И она становилась твердой, как бревно.
– Ты – робот. Ты сделан из металлических рычагов, – внушал он Владлену.
И тот начинал двигаться неуклюже, как железный дровосек.
Однажды, когда у него не было денег на кино, Андрей протянул контролерше чистый лоскуток бумаги.
«Шестой ряд, крайнее место», – просигналил он мысленно ей.
И она, слегка приторможенно, взяла его лоскуток, а потом, словно сомнамбула, повторила:
– Шестой ряд, крайнее место.
Он решил сесть на это самое место, чтобы поставить опыт и над настоящим зрителем, если тот станет совать ему свой настоящий билет. Однако опыт кончился ничем. Когда к нему подошла немолодая пара с билетами и он полез в карман за лоскутком бумаги, стул под ним неожиданно проломился. И место не досталось никому. Свет погас, они сели куда придется.
Однажды Андрей раскопал в журнале «Наука и религия» воспоминания Вольфа Мессинга. И обрадовался, когда прочитал, что прославленный экстрасенс то же самое проделал в детстве с контролером в поезде.
Еще забавнее получилось на экзамене по математике. Он выучил только один билет, двадцатый. И, храбро вытянув из кучи на столе билет, даже не глядя на номер, произнес:
– Номер двадцать.
Ответы полагалось писать на доске, что он и начал немедленно делать.
Каково же было его изумление, когда следующий одноклассник, подойдя к столу и потянувшись за билетом, проговорил бодрым голосом:
– Билет номер двадцать.
А потом, встав рядом у соседней доски, стал резво стучать по ней мелом, выписывая те формулы, которые только что выписал Парамонов.
То ощущение космического гула в голове и предельной ясности мира, которое посещало его в малолетстве, лет с двенадцати приходило все реже, особенно после того, как он стал тренироваться по книгам. Но тогда, у доски, неожиданно оно его навестило. И Парамонов попросил у неба, космоса, Бога, чтобы учитель и так, без ответа, поставил ему пятерку.
Через несколько секунд после этого дверь раскрылась, вошла широко улыбающаяся завуч и что-то сказала на ухо учителю, отчего он радостно подпрыгнул. И едва за ней закрылась дверь, как объявил:
– Сколько там еще в коридоре? Семеро? Зовите всех. Ставлю всем пятерки. У меня родился сын. Скорее, скорее заходите! – заторопил он недоумевающих девятиклассников. – В родильный дом опаздываю!
Иногда, поглядывая на людей, Андрей Парамонов казался себе всесильным, как Бог. Люди делились на мягких и твердых. Мягкие поддавались его воле сразу или почти сразу. Твердые не подчинялись вовсе. Лишь через много лет он понял, что и твердые подвластны тоже. Только надо их подлавливать, чтобы внедриться в их волю и оставить там свой крючочек.
Но в то же время Андрей Бенедиктович не мог заставить девушку, которая ему тайно нравилась, его полюбить. А может быть, не хотел. Быстро повзрослевших одноклассниц он стеснялся и в их обществе угрюмо молчал. И они тоже сторонились его.
Однажды на пляже у Петропавловки, когда к нему снизошло состояние, он попробовал пожелать девицу, загоравшую поблизости в вольном купальнике. Андрей так и пожелал: «Пусть она мне отдастся». И девица очень скоро перебралась к нему, скорчила смешную рожу, передразнивая его серьезное лицо. Потом, оглянувшись на медленно бредущих по пляжу милиционеров, предложила быстро сматываться на квартиру к подруге, которая живет поблизости. Но едва они стали одеваться, как те самые милиционеры спросили у них документы.
Девица было задергалась, но милицейский сержант что-то сказал ей негромко, и она сразу притихла.
– А вы, молодой человек, свободны, вы тут ни при чем, – повернулся тот же сержант к Андрею.
Но Андрей уныло поплелся за ней, тем более что она, ухватив его за руку, сказала, дыша ему в ухо:
– Не бросай меня!
Так они и прошли во внутреннее здание, вроде бы в какой-то каземат, и сержант, введя их в старинную, но абсолютно готовую камеру, из тех, и которых, возможно, сиживали декабристы или сама княжна Тараканова, сказал, рассмеявшись по-доброму:
– Ладно, посидите вдвоем полчасика, раз так охота, пока машина едет.
За ними заперли тяжеленные двери с глазком.
– Это охотники, – заговорила возбужденно девица. – Они мечтают посадить меня в клетку – такое у них сверхсекретное задание. Потому что я – птица. Но я-то знаю, как с ними справиться. Мы будем с тобой трахаться, они войдут, увидят, подумают, что я – человек, и смоются. Давай скорее потрахаемся!
Андрею уже ничего не хотелось, его космическое состояние давно улетучилось, однако девица так разошлась, что почти изнасиловала его.
Радости от этого первого в жизни соития он не испытал никакого. Тем более что оно было прервано голосами в коридоре.
– Лежи! Лежи на мне! – разгоряченно говорила девица, накрепко обхватив его руками.
Он так и не успел освободиться. Двери распахнулись, и в проеме встали два могучих человека в белых халатах.
Это были санитары. Как выяснилось, девица несколько дней назад сбежала с Пряжки и ее искали повсюду.
В следующий раз то самое состояние космического гула настигло его лишь через год, когда Андрей поступал в медицинский.
Он шел утром по улице и увидел своих одноклассников: Аню Костикову и Димку Голубева. По всем признакам одноклассники провели ночь вместе, что Андрея Бенедиктовича сильно удивило. Если Димка имел уже длинный послужной сексуальный список, то от домашней девочки Ани он такой прыти не ожидал. К тому же сам время от времени клал на нее глаз.
«Пусть их встреча будет последней!» – пожелал он у неба.
И лишь спустя несколько месяцев до него дошел слух, что Голубев чуть ли не в тот самый день утонул в озере за Зеленогорском.
В медицинский Андрей Парамонов поступил с первого раза, не имея никаких знакомств и опровергнув тем самым все слухи о жутком взяточничестве.
Правда, никто не догадывался о том, что этот семнадцатилетний абитуриент может воздействовать на волю экзаменаторов. И хотя почти на каждом экзамене удача делала свои зигзаги, проходной балл он все же набрал.
Это в нынешние времена практикой могут заниматься малограмотные бабы Дуни и тети Вали, заплатив за лицензию в какой-нибудь Псевдокосмической Академии Эзотерических Наук. А в те годы без врачебного диплома шаг в сторону от того, что называлось материалистическим познанием мира и павловским учением о рефлексах, наказывался немедленно. И потому он решил обязательно получить диплом психиатра.