— Это так, я знаю. Тебе нравится тот столик именно из-за ящичка.
— Кто тебе сказал, что я держу там ключ?
— Милая Сепфора, я не ребенок, чтобы не догадаться. Это самое надежное место.
— Доктор велел мне спрятать ключ в такое место, о котором знала бы только я и никто другой.
— Доктора относятся к своим пациентам, как к детям. Ключ лежит в ящичке. Сколько раз у меня было искушение выпить такую дозу зелья, чтобы забыться вечным сном.
— Прошу тебя, не говори так, Жан-Луи.
— Но ведь так было бы лучше для всех…
— О нет, нет!
— Хорошо, Сепфора, я больше не заикнусь об этом. Но я сделал бы тебя счастливой, и ты не сидела бы постоянно возле инвалида.
— Я счастлива. Ты — мой муж, Жан-Луи. Мы принадлежим друг другу. Я хочу быть с тобой, ты понимаешь это?
— Да, родная. Ты так добра ко мне.
— Не волнуйся, тебе нужно отдохнуть. Он закрыл глаза, и улыбка не сходила с его губ. Я помолилась в душе, чтобы он спокойно проспал эту ночь.
Я не могла уснуть. Я прислушивалась, лежа на узкой кровати в гардеробной. Ни звука. Должно быть, Жан-Луи крепко спал.
Я думала о том, что он сказал, о его нежности и доверии ко мне; и я проклинала себя за измену. Таких, как я, в прежнее время клеймили на лбу буквой «А». [1]
Жан-Луи любил меня всем сердцем, но я была не достойна его любви. Да, я ухаживала за ним, потому что никто не смог бы делать это лучше меня, но, как только предоставлялась такая возможность, я сразу же устремлялась в постель к другому мужчине.
Жизнь — сложная вещь. И люди — существа сложные В жизни нет ни черного, ни белого. Я была добра и терпелива к мужу, старалась приободрить и успокоить его Но все это я делала лишь для того, чтобы меня меньше мучила совесть.
Я лежала в темноте и думала обо всем этом, как вдруг услышала в соседней комнате знакомые шорохи Жан-Луи пытался встать с постели. Неужели у него снова начались боли? Нет, это исключено.
На время стало тихо, а затем я услышала постукивание палки Жан-Луи двигался по направлению к гардеробной.
Я продолжала лежать не двигаясь Мой внутренний голос нашептывал: «Не трогай его, так будет лучше для него, для тебя… для Чарльза… для всех».
Жан-Луи вошел в гардеробную. Я знала, зачем он пришел сюда Я затаила дыхание Он осторожно пробирался по комнате, видимый благодаря свету луны, проникавшему через небольшое окошко комнаты.
Он добрался до стола, нащупал ящичек, вынул из него ключ и открыл дверцу буфета.
Я знала, что он взял.
Я должна была встать, отобрать у него ключ и сказать ему, чтобы он больше так не делал.
Я представила его искаженное от боли лицо и подумала о том, что в будущем его ждут только муки, которые станут еще невыносимей. Не было ли то, что он задумал, самым разумным решением?
Я услышала, как он вернулся к себе в комнату, Сердце хотело выскочить из моей груди, но я продолжала лежать и прислушиваться.
Ни звука. Только слабый свет струился сквозь окно и падал на открытую дверцу буфета, свидетельствующую о том, что все это произошло на самом деле.
Послышался громкий хрип.
Я встала и направилась в комнату Жан-Луи.
Все звуки смолкли.
Трясущимися руками я зажгла две свечи и поднесла одну к постели мужа.
Казалось, он улыбается мне. Гримаса боли исчезла с его лица, и он выглядел таким же молодым, каким был в день нашей свадьбы.
Бедный Жан-Луи… ради меня ты пожертвовал собой.
Не знаю, как долго я стояла у постели мужа. Я совершенно оцепенела. Мною овладела щемящая печаль. Жан-Луи был так добр ко мне. И чем же я отплатила ему?
Я опустилась на колени и зарылась лицом в простыню. В моем мозгу одна другую сменяли картины из прошлого. Я увидела его мальчишкой, который согласился играть со мной; я увидела его юношей. Мы любили друг друга, поженились, и, казалось, все было хорошо. Но, встретив Жерара, я поняла, что еще не знала страстной и чувственной любви, которой невозможно противиться.
Когда я наконец поднялась с коленей, совсем закоченевшая, то ощутила по свету из окна, что уже около четырех часов утра.
Я тронула руку Жан-Луи. Она закоченела. Блаженная улыбка застыла на его лице.
Мне следовало послать кого-нибудь за Чарльзом, хоть он и не мог уже ничего сделать для Жан-Луи.
Однако я не могла заставить себя пошевелиться. Мне хотелось побыть с Жан-Луи в последний раз. Ах, если бы у меня была какая-нибудь возможность поведать ему о том, какую признательность я испытывала к нему за его доброту. Мне хотелось надеяться, что он никогда не подозревал меня в неверности, но у меня возникло ужасное предположение, что он все-таки о ней догадывался. Я сама знала, что заметно изменилась, когда вернулась после той поездки в Эверсли, беременная ребенком, которого он не мог зачать. А Чарльз? Подозревал ли Жан-Луи, что Чарльз и я не просто друзья?
Ах, Жан-Луи! В одном я уверена: «Если ты и догадывался о чем-то, то у тебя хватало благородства простить меня»
Я сидела у его постели до утра. Затем позвонила в колокольчик. Его звук означал, что мне нужна помощь.
Первой на сигнал тревоги явилась Мадлен Картер. С волосами, заплетенными в две косички и завязанными розовыми бантиками, она выглядела бледнее, чем обычно.
— Мой муж ночью скончался, — сказала я. Мадлен взглянула на Жан-Луи и побледнела еще больше. Закрыв глаза, она шевелила губами, будто молилась.
— Пойду и постараюсь найти кого-нибудь, чтобы вам помогли, — сказала она.
— Наверное, стоит прежде всего позвать доктора, — ответила я.
Мадлен поспешно удалилась, и мой взгляд остановился на бутылке с опием, которую Жан-Луи оставил на столе. Я взяла ее, унесла в гардеробную и спрятала в буфет.
Мне стало намного легче, когда я увидела Чарльза.
Он вбежал в комнату и, задержавшись на миг у двери, подошел к постели. Постоял мгновение, глядя на Жан-Луи. Затем взял его руку, подержал немного в своей и закрыл ему веки.
— Он мертв уже несколько часов, — сказал он.
— Да, — ответила я.
Чарльз близко наклонился к его лицу и потянул носом воздух.
— Чарльз, — сказала я, — он сделал это сам. Он достал бутылку из шкафа.
— Я так и подумал…
— Я держала ключ в секретном ящичке, но он знал об этом. Это нетрудно было вычислить. Ночью он пришел в комнату, нашел ключ и достал бутылку… Накануне он разговаривал со мной и сказал, что это самый лучший выход. Я просила его не говорить так, но, видимо, идея засела в его мозгу.