— Генри будет жить в Англии, — сказала я. — И я не потеряю тебя, мое любимое дитя…
Мы обнялись, смеясь. Было чудесно видеть мою любимую девочку такой счастливой. Я давно уже не чувствовала такого удовлетворения.
Церемония была очень простой. Я назвала ее «деревенская свадьба», но все были очень счастливы. Во время свадьбы Беатрисы бушевали политические бури.
Правительство Гладстона испытывало затруднения, что меня совсем не удивляло. Палата отвергла предложенный бюджет, и это означало отставку Гладстона. Я предложила ему графский титул, надеясь, что навсегда с ним распрощаюсь; но он его отклонил.
Я была очень рада пригласить лорда Солсбери [78] , лидера консервативной партии, и предложить ему сформировать правительство, но он не выразил особого желания, он хотел стать министром иностранных дел. Но в конце концов он согласился при условии, что будет совмещать обязанности премьер-министра и министра иностранных дел и пользоваться в какой-то мере поддержкой Гладстона в оставшиеся несколько месяцев до роспуска парламента.
Я была восторге. Мне он очень нравился. Я полагаю, что после Гладстона мне бы кто угодно понравился. Лорд Солсбери быв первым премьер-министром, который был моложе меня. Это напомнило мне, как я постарела.
Но эта временная передышка длилась недолго. На выборах победили либералы, и я снова оказалась лицом к лицу с Гладстоном.
Что за мучение был этот человек! Теперь он хотел самоуправления для Ирландии и объявил свои намерения мне и всей стране, не дав никому времени подумать. Я была очень довольна, когда многие либералы решили голосовать против этого билля и палата его отвергла.
Я испытала большое облегчение, когда правительство снова пало, и я призвала лорда Солсбери.
Приближалось пятидесятилетие моего царствования. Лорд Солсбери сказал, что подобные юбилеи чрезвычайно редки и его следует праздновать торжественно.
Одна мысль о празднествах казалась мне утомительной, но, разумеется, он был прав. Такие годовщины не должны проходить незамеченными для народа.
Я получила очень тревожные известия от Викки. Ее муж Фритц страдал тяжелой болезнью горла — подозревали, что у него рак. Викки очень волновалась, так как при прусском дворе ей жилось нелегко. Ее свекор и свекровь не питали к ней добрых чувств, а Бисмарк был ее настоящим врагом; сын обращался с ней чудовищно, и любое ее действие неизменно подвергалось осуждению — и все это из-за ее английского происхождения. Можно было понять ее страхи — что станет с ней, если вдруг Фритц покинет этот мир.
Когда же пришла шифрованная телеграмма, я догадалась, что положение опасное. В телеграмме говорилось, что немецкие врачи хотели сделать Фритцу операцию, но Викки желала прежде посоветоваться с одним из наших врачей, считавшимся известным специалистом в таких заболеваниях. Это был доктор Морелл Макензи. Викки умоляла меня прислать его немедленно. Она была против операции и думала, что доктор Макензи сможет убедить немецких врачей отказаться от нее.
Я тут же послала за своими врачами узнать их мнение о докторе Макензи. Они сказали, что он действительно очень способный врач, но жаден до денег и поэтому с ним следовало быть крайне осторожным.
Я сообщила об этом Викки. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам император был нездоров, так что недолго оставалось ждать конца; если бы он умер, Фритц стал бы императором, а если бы умер и он, корона досталась бы моему внуку Вильгельму, враждебно относившемуся к матери.
Таково было положение дел, когда наступил день праздника. Накануне, проснувшись ранним солнечным утром, я позавтракала и отправилась из Фрогмора, где провела несколько дней, в Букингемский дворец. И по всему пути следования до станции меня бурно приветствовали, что было очень приятно. Прибыв на Пэддингтонский вокзал, я поехала оттуда через парк в Букингемский дворец, и по дороге меня снова приветствовали.
На празднование юбилея прибыли мои дети. Я была так счастлива в это поистине исключительное событие — пятьдесят лет я пробыла на троне и вынесла столько испытаний и огорчений — встретиться с любимыми детьми!
В этот день было прислано огромное количество великолепных букетов, роскошных корзин с цветами. Оказывается, садовники состязались друг с другом за право поздравить меня подобным образом. Среди них был искусно составленный букет в четыре фута высотой, и на нем алые буквы V.R.I.
На следующий день начались праздничные торжества. Я отказалась надеть корону и коронационные одежды, потому что, хотя это и было знаменательное событие, мне хотелось, чтобы все выглядело возможно проще. Мои дети были разочарованы. Они считали, что все должно быть торжественно. Александру подговорили убедить меня надеть корону, но я сказала, что это не ее дело и никому не удастся меня переубедить. Я решила надеть чепчик — из белых кружев с бриллиантами — но все же чепчик.
Лорд Розбери сказал, что империей управляют не в чепчиках, а в короне и со скипетром в руке. Но я настояла на своем и распорядилась, чтобы все дамы были в чепчиках и длинных закрытых платьях и накидках.
Как всегда в таких случаях, я думала, если бы Альберт был жив, как бы он был горд! Я выехала из дворца в ландо, запряженном шестеркой белых лошадей, в сопровождении эскорта индийской кавалерии. За моим экипажем следовали верхом все мои родственники-мужчины: три сына, пять зятьев и девять внуков.
Бедный Фритц, несмотря на страдания из-за тяжелейшей болезни, имел очень бравый вид. Он говорил с величайшим трудом, так как почти уже лишился голоса, и то, что он приехал, было проявлением мужества. Его приветствовали громче всех, потому что он выглядел великолепно в белой с серебром форме и с прусским орлом на каске. Эти пруссаки всегда умеют привлечь к себе внимание, подумала я.
Затем следовали гости из Европы, Индии и наших колониальных владений. Присутствовали четыре короля — Саксонии, Бельгии, Греции и Дании и наследные принцы Пруссии, Греции, Португалии, Швеции и Австрии.
Трудно вообразить себе более блестящее собрание; даже Папа Римский прислал своего представителя. Мы проехали по Пикадилли, Ватерлоо-плейс и Парламент-стрит к Вестминстерскому аббатству, где должен был состояться благодарственный молебен. Я вошла в аббатство под звуки марша Генделя.
Я настояла, чтобы во время службы исполнили два сочинения Альберта, и, когда они звучали, я так разволновалась, что на мгновение мне показалось, будто Альберт стоит рядом со мной.
Мы вернулись во дворец через Уайтхолл и Пэлл-Мэлл. Я была совершенно обессилена, но день этим не закончился. В четыре часа был парадный обед, а потом я наблюдала с балкона за марширующими моряками. Вечером состоялся ужин. Мне с трудом удавалось бодрствовать, но это был исключительно волнующий памятный день.