— Я думаю, иногда он наслаждался своей скорбью, — сказала Лецен.
Я не вполне поняла ее, но она не продолжала. Уж не ревновала ли меня Лецен к дяде Леопольду? Мне кажется, тщеславие брало верх над лучшими сторонами моего характера, когда речь шла о ревности, как это было и в случае с моими кузенами. Было так приятно сознавать, что я имела для них такое значение. Но мне не нравилось, когда кто-нибудь критиковал такое совершенство, как дядя Леопольд.
Приближался мой пятнадцатый день рождения, и я надеялась, что тетя Аделаида снова даст бал для меня и что мама на этот раз не испортит его. Через три года мне исполнится восемнадцать, самый важный момент моей жизни.
Мама с каждым днем становилась все более и более сварлива. Она постоянно говорила что-нибудь уничижительное о дяде Уильяме, потому что он никак не умирал, а ведь оставалось только три года. Малейший слух о его болезни приводил ее в восторг. Мне казалось очень нехорошо с такой страстью желать смерти другого человека. Это было своего рода… убийство.
Незадолго до моего дня рождения я получила печальное известие от дяди Леопольда. Его ребенок умер.
Дорогой дядя Леопольд, как должно было быть для него тяжело пережить эту утрату! Он писал мне подробно о своей скорби. Он был в отчаянии. Жизнь была жестока к нему. Этот удар сломил его и Луизу.
Я старалась утешить его, повторяя многие истины, которые он годами внушал мне. Он отвечал мне, что мое письмо принесло ему утешение.
Тетя Аделаида не забыла о моем дне рождения. Она посетила маму и в моем присутствии напомнила нам о нем.
— Мы должны дать еще один бал для молодежи, — сказала она. — Я помню, как тебе понравился тот, что мы устроили в день твоего четырнадцатилетия. Я никогда не забуду, как ты открыла бал с кузеном Георгом. Я увидела воинственное выражение на лице мамы и испугалась.
— Дорогая Аделаида, — ответила она, — это очень мило с вашей стороны, но вы, видимо, забыли, что я в трауре по ребенку моего брата.
— О… я забыла, — смутилась королева.
— Я же помню о таких потерях в моей семье.
— Может быть, — сказала королева, видя мой удрученный вид, — Виктория все же могла бы пойти. Ведь это ее день рождения, и нужно его как-то отметить. Мама подняла брови, и серьги ее задрожали.
— Виктория не может не быть в трауре. Леопольд — ее дядя… ее любимый дядя.
Я никогда не видела королеву в состоянии, настолько близком к раздражению. Лицо ее приняло выражение покорности.
— Ну что же, — сказала она, встала и тотчас же уехала.
— Какая бесчувственность! — воскликнула мама после ухода тети Аделаиды. — У некоторых людей нет никакого чувства к семье.
— Я думаю, ей просто хотелось доставить мне удовольствие.
— Ей следовало знать, что сейчас не время для танцев, и, если у тебя есть вообще какие-то чувства, ты никак не можешь этого желать.
Я молчала — наверно, угрюмо. Я не понимала, какая польза для ребенка дяди Леопольда в том, что я останусь дома в мой день рождения. На следующий день тетя Аделаида написала маме, что, к сожалению, бала не будет, но она непременно заедет в Кенсингтонский дворец утром поздравить меня от себя и от короля.
Тогда мама совершила чудовищный поступок. Она послала королеве записку, где говорилось, что, поскольку она в трауре — и принцесса тоже, — она не принимает посетителей. Я была в ужасе. Я не могла не рассказать об этом Лецен.
— Как мама смеет писать королеве, что она не принимает! Не принимает! Можно подумать, что она сама королева. О Лецен, мне так стыдно! Лецен покачала головой, но маму защищать не стала.
Однако мой день рождения не был таким печальным, как я ожидала. Я получила письмо от Феодоры, приведшее меня в восторг: она писала, что приезжает повидаться с нами.
Феодора была счастливой матерью четверых детей — Карла, Элизы, маленького Германа и еще одного крошки, которого назвали Виктор. Хотя мы регулярно переписывались, я не видела свою милую сестру шесть лет, и надежда поговорить с ней была так приятна, что сделала мой день рождения счастливым днем. Феодора предупреждала, что я найду в ней большую перемену. Что ж, я полагаю, как и она во мне! Я пыталась вспомнить, какой я была в девять лет. Я легко могла представить себе Феодору, какой она была в день свадьбы. Она всегда была хорошенькая — мне такой не быть.
Даже мама была в восторге, что увидит Феодору. Она суетилась, отдавая приказания и готовясь к их приезду. Она все время говорила о дорогих малютках и забыла на время о своей важности и затянувшейся кончине дяди Уильяма.
Они прибыли в чудесный июньский день. Я бросилась к ним, но мама остановила меня, положив мне руку на плечо, и сама выступила вперед поцеловать Феодору. Потом настала моя очередь.
— Милая, милая Викки!
— Моя любимая Феодора!
— Как ты выросла!
И она тоже. Она уже не была воздушным созданием, каким она покинула Англию. Она была довольно полная, но по-прежнему красивая, и любовь к ней переполняла мое сердце. Я взяла ее под руку, мама нежно обняла ее. Мама выглядела по-настоящему счастливой. Она любила Феодору, хотя той и не была предназначена корона. Мне понравился ее муж граф Гогенлое-Лангенбург, а дети были просто очаровательны. Они называли меня тетя Виктория. Странно было называться тетей, но и это мне понравилось.
Программа визита Феодоры включала посещение Виндзора. Я думаю, мама охотно бы отказалась, но Феодора и Эрнст приняли приглашение, так что мама ничего не могла поделать.
В первый день мы должны были ехать в оперу. Феодора сказала, что она устала, и мама, поглядев на нее, с нежностью сказала:
— Ты должна лечь, дорогая, у тебя был тяжелый день, и я не хочу, чтобы ты переутомлялась.
— Ложись, Феодора! — воскликнула я. — Я посижу с тобой, и мы поговорим, пока ты не уснешь.
— Нет, — твердо заявила мама. — Ты поедешь в оперу.
И я поехала, хотя охотнее осталась бы с Феодорой. Но опера мне понравилась. Пела Джулия Гризи, чей голос показался мне божественным. Давали оперу Россини [14] «Осада Коринфа». А после оперы — балет «Сильфиды», в котором танцевала Тальони, так что я была наверху блаженства.
Какими радостными были все эти дни! Мне удавалось — изредка — оставаться наедине с Феодорой, и тогда мы говорили легко и непринужденно. Я полюбила детей, они были так ласковы и забавны.
Мы ездили в Виндзор. Король и тетя Аделаида приняли Феодору очень милостиво, однако я должна сказать, что во время визита король подчеркнуто игнорировал маму и мое счастье смешивалось с опасениями, что в любую минуту может вспыхнуть скандал и мама уведет нас всех без всяких церемоний. Но присутствие Феодоры, казалось, смягчило маму, и ей хотелось, чтобы Феодоре было у нас хорошо. Со своим мягким, миролюбивым характером Феодора воспринимала жизнь такой, как она есть, спокойнее, чем я. Быть может, мама была права, и на меня действительно влияло сознание того, что мне предстояло занять очень высокое положение. Возможно, это сознание придавало мне неукротимую решительность. Наилучшим способом остаться наедине с Феодорой было катание верхом. С нами, конечно, всегда кто-нибудь был, но с помощью некоторых хитростей мы ускользали от них. Однажды, когда нам это удалось, я сказала Феодоре: