— Но мы любим тебя, — возразила я с негодованием. — Ты наш сын. Он сказал спокойно и убежденно:
— Викки будет королевой.
— Ты думаешь, что раз Викки старше, то она станет королевой. Но ты мальчик, а мальчики имеют преимущественные права. Он все еще сомневался.
— Но ведь вы с папой меня не любите. Вы любите Викки… очень.
Я пыталась объяснить ему, что люблю всех одинаково, и пока я говорила, заметила, каким отрешенным стал его взгляд. Он вежливо промолчал, но по выражению его лица можно было понять, что бесполезно убеждать его в чем-то, во что он не верил.
Я провела много тревожных ночей, думая о Берти, но я еще более разволновалась, когда заметила, каким становится поведение Викки.
Викки, несомненно, была очень высокого мнения о себе. Она была хорошенькая, очень умная девочка. Более того, она купалась в атмосфере всеобщего восхищения. Альберт любил с ней беседовать. Она довольно толково рассуждала на многие темы. Составляя планы Балморала, он показывал их ей раньше, чем мне. Он прислушивался к ее мнению.
— Это очень хорошо, — говорил он, — прекрасная идея. У меня это вызывало легкое раздражение. Все-таки она была еще ребенком.
Затем произошел инцидент, имевший неприятные последствия. Альберт был некоторое время нездоров. Я полагаю, в детстве он был слабым ребенком, и сейчас у него одна простуда следовала за другой, что меня крайне беспокоило. Я суетилась вокруг него, и, хотя он притворялся, что не нуждается в опеке, ему это нравилось. В Виндзоре был врач по фамилии Браун, имевший очень высокую репутацию, и я предложила пригласить его вместо сэра Джеймса Кларка. Мне казалось, что человек со стороны сможет найти причину слабости Альберта.
Викки услышала, что Альберт назвал доктора «Браун», и в разговоре она упомянула его также по фамилии.
— Это невежливо, — сказала я. — Ты должна называть его доктор Браун.
— Папа называет его просто Браун, — возразила Викки, всегда готовая спорить по любому поводу.
— Папа — другое дело. Папа может вести себя как ему угодно и для папы он может быть «просто Браун», но для тебя он «доктор Браун».
— Я не понимаю… — начала было Викки.
— Неважно, понимаешь ты или нет. Больше так не говори.
Викки очень нравилось выхваляться перед другими, и снова она назвала его просто Брауном.
Я увидела, что Альберт улыбнулся, его это забавляло. Я очень рассердилась, что Викки невежливо ведет себя и не обращает внимания на мои замечания.
Я сказала ей, что, если я еще раз услышу, как она называет доктора — «Браун», она немедленно отправится в постель. На следующее утро, когда доктор Браун явился, она сказала:
— Доброе утро, Браун. Дерзкая девчонка, она увидела, что я смотрю на нее, и добавила:
— Доброй ночи, Браун. Я отправляюсь в постель.
И с этими словами она вышла из комнаты. Альберт не мог удержаться от смеха, а смеялся он редко. Он объяснил ситуацию доктору, которого это тоже насмешило. Нашел ли он это действительно забавным, я не знаю. Никогда нельзя быть уверенным в таких случаях. Мне это забавным не показалось.
Я еще больше раздражалась, когда Альберт пошел к ней в комнату и вернулся, гордо улыбаясь.
— Что за девочка! — сказал он. — Она такая забавная. Представляешь, она сказала мне, что ничего не имеет против того, чтобы провести день в спальне. У нее есть интересные книги, так что это даже не будет для нее наказанием.
— Ты поощряешь ее выходки, Альберт, — заметила я.
— Такие очаровательные выходки, — сказал он.
— Она меня не послушалась.
— Это вышло очень остроумно. Доброе утро… Доброй ночи, я отправляюсь в постель.
— Ты не видишь в ней ничего дурного, — сказала я.
— Любовь моя, я вижу ее такой, какая она есть.
— А как ты относишься к Берти? — крикнула я. И тут все вылилось наружу, все то, что я передумала бессонными ночами. — Ты жесток к своему сыну и в то же время балуешь дочь. Альберт взглянул на меня с изумлением.
— Я? Жесток к Берти! Что ты имеешь в виду? Что ты говоришь, Виктория?
Я зашла слишком далеко. Я сказала не то, что хотела. Конечно, Альберт желал Берти только хорошего. Это лентяй Берти, который не хотел учиться.
— Когда я думаю о том, сколько труда я положил на этого мальчика, — продолжал Альберт. — А ты… ты говоришь…
— Я ничего не говорю. Это пустяки, я не это имела в виду. Я беспокоюсь о Берти, а когда я вижу, как ты с Викки…
— Liebchen, — начал он и перешел на немецкий. Он признал, что мало уделял мне внимания. Я ревновала, потому что он приводил так много времени с нашей дочерью.
Она подрастала… она нуждалась в нем. Она — прелестное, милое, умное дитя, и он возлагает на нее большие надежды. Он любит всех наших детей. Если кажется, что он жесток к Берти, то это только для блага самого Берти. Не хотела же я, чтобы Берти вырос лентяем и тупицей? Я почувствовала себя виноватой. И все из-за моей излишней порывистости.
— Прости, Альберт. Я не хотела… Он обхватил руками мое лицо.
— Малютка, — сказал он, — ты просто немножко ревнуешь к Викки. Я оставил свою крошку-жену для моей крошки-дочери. Это потому, что она наша… твоя и моя… поэтому я так люблю ее.
Прижавшись к нему, я расплакалась. Он был так благороден. Он — святой. А со святыми иногда нелегко жить.
Я сказала ему это, а он гладил мои волосы и был очень нежен. «Я понимаю, — прошептал он. — Я все понимаю». Казалось, что за этот год смерть отняла у нас с Альбертом почти всех близких.
Умерла милая тетя Аделаида, и я грустно вспоминала эпизоды из прошлого, ее доброту, как она подарила мне Большую куклу и старалась приглашать меня на детские балы, думая, что мне живется невесело. Дорогая тетя Аделаида! Я надеялась, что теперь она счастлива, соединившись с дядей Уильямом, ведь они так любили друг друга. Луи Филипп умер в Клермонте. Печально умирать в изгнании!
Самым же тяжелым ударом для Альберта была смерть Джорджа Энсона, его секретаря, которого он так не желал брать вначале и которого он впоследствии так полюбил. Несколько недель Альберт был бледен и грустен. В день смерти Энсона он горько плакал, и я тоже.
Я думаю, именно смерть Энсона возродила в нем идею построить Выставку промышленных изделий, собранных со всего мира. В свое время Альберт уже предпринимал попытку утверждения этого проекта, но тогда у него было слишком много противников. Сейчас ему это удалось, и он с воодушевлением взялся за претворение в жизнь своей мечты.
Всемирная выставка была поистине творением Альберта. Как я им гордилась! Эта выставка должна была сблизить народы, показать, как искусство и промышленность могут улучшить жизнь человечества.
Хрустальный дворец Джозефа Пэкстона в Гайд-парке, в котором и должна была разместиться выставка, был изумителен. Пока велось его строительство, я возила туда детей посмотреть. Я говорила им, что это чудо смогут увидеть люди со всего света и это благодаря их папе. Я очень гордилась Альбертом, думая, что его творение непременно поразит мир.