Он кивнул головой.
В королевском дворике и в мраморном дворике кричавшие требовали герцога Орлеанского. Меня всю передернуло. До какой степени герцог Орлеанский связан с этим?
Елизавета посадила дофина к себе на колени, и я почувствовала себя умиротворенной, видя Елизавету рядом с нами.
— Мамочка, — заявил сын, — твой малыш хочет кушать.
Я поцеловала его.
— Подожди немного, и ты покушаешь. Он кивнул.
— Малыш тоже хочет, — напомнил он мне, и мы все улыбнулись.
Толпа вокруг замка кричала, требуя короля:
— Пусть король выйдет на балкон. Я взглянула на Людовика. Он сделал шаг вперед. Конечно, они должны обожать его. Он не проявлял никаких признаков страха.
В апартаменты прибыл Лафайет. Он был явно удивлен тем, что толпа ворвалась во дворец. Они же дали ему слово.
Меня не удивило, что ему дали прозвище Генерал Морфей — он крепко спал в своей постели в то время, как убийцы ломились в замок.
Прибыли вместе граф Прованский и герцог Орлеанский, оба хорошо побриты и напудрены. Граф Прованский выглядел спокойным, а герцог Орлеанский лукавым. Как позже говорила мне мадам Кампан, многие клялись, что видели его переодетым среди бунтовщиков в это раннее утро и что он был одним из тех, кто показал дорогу к моим апартаментам.
Лафайет подошел к балкону.
— Короля! — ревела толпа.
Лафайет с поклоном представил короля. Генерал поднял руку и сообщил, что король сейчас дал согласие на Декларацию о правах человека. Многое достигнуто, и сейчас, как он чувствует, они хотели бы разойтись по домам. Он, командующий Национальной гвардии, просит их сделать это.
Верил ли он, что они подчинятся ему? Он не мог быть таким наивным. Он продолжал играть свою роль — роль героя данного времени.
Конечно, толпа не сдвинулась с места. Люди были полны решимости получить то, за чем пришли.
И тут раздался возглас:
— Королеву, королеву на балкон! Его тут же подхватили. Крик перешел в оглушительный рев.
— Нет, — заявил король. — Ты не должна… Аксель также был здесь. Он сделал шаг ко мне, но я взглядом приказала ему оставаться на месте. Он не должен был показывать нашу любовь перед всеми этими людьми. Это могло бы только усугубить наши неприятности. Я направилась к балкону. Моя дочь заплакала, и я сказала ей:
— Все в порядке, дорогая. Не пугайся, маленький мышонок. Народ просто хочет видеть меня.
Тут Аксель сунул ручку дочери в мою и, подняв сына, передал его мне.
— Нет! — вскричала я.
Но он толкал меня в сторону балкона. Он считал, что народ не посмеет причинить вред детям.
Когда я ступила на балкон, воцарилась тишина. Затем они закричали:
— Никаких детей! Отошлите их обратно.
Я была уверена, что они собираются убить меня. Я повернулась и передала дофина мадам де Турзель. Дочь пыталась уцепиться за мою шаль, но я толкнула ее в комнату.
И вот на балкон вышла я одна. В голове у меня шумело, но, возможно, это был просто ропот толпы внизу. Казалось, прошли минуты, прежде чем я сделала всего один шаг. Словно время остановилось и весь мир ждал, когда я перешагну порог между жизнью и смертью.
Я стояла одна, беззащитная перед этими людьми, пришедшими в Версаль убить меня. Я сложила руки на шали с золотыми и белыми полосами, в которую второпях завернулась, когда меня подняли с кровати; мои волосы были рассыпаны по плечам.
Я услышала, как кто-то закричал:
— Вот она — австриячка! Стреляйте в нее.
Я склонила голову, как бы приветствуя их, и снова настала тишина.
Что произошло за эти секунды, я не знаю, за исключением того, что французы самые эмоциональные люди в мире. Они любят и ненавидят с большей страстью, чем другие. Все их чувства импульсивны, и, более того, скоротечны.
Явное отсутствие у меня страха, моя очевидная женственность, мое холодное равнодушие к смерти моментально тронули их.
Кто-то закричал: «Да здравствует королева!»И другие подхватили. Я посмотрела вниз на море лиц, на этих пользующихся дурной славой людей с ножами и дубинками. И мне не было страшно.
Я поклонилась еще раз и шагнула в комнату.
Там мое появление в течение нескольких секунд воспринималось со смущенным молчанием. Затем король со слезами на глазах заключил меня в объятия, а дети, уцепившись за подол, заплакали вместе с ним.
Но это была лишь короткая передышка. Толпа снова начала кричать:
— В Париж. Короля в Париж!
Король заявил, что этот вопрос должен быть обсужден с Национальным собранием.
Но толпа снаружи стала проявлять все большее нетерпение.
— В Париж! — скандировали они. — Короля в Париж!
Сен-При был мрачен. Как и Аксель.
— Они ворвутся в замок, — сказал он. — Это ясно. Монсеньор де Лафайет, у вас нет силы остановить их.
Лафайет не мог отрицать этого.
— Я должен попытаться избежать дальнейшего кровопролития, — заявил король. — Я добровольно поеду в Париж. — Он повернулся ко мне и быстро произнес:
— Мы должны быть вместе… все мы.
Затем он вошел на балкон и произнес:
— Друзья мои, я поеду в Париж с женой и детьми. Я доверяю самое дорогое для меня моим славным и верным подданным.
Послышались крики радости: поездка означала успех — задача была выполнена.
Лафайет вошел с балкона в комнату.
— Мадам, — сказал он серьезно, — вы должны все взвесить.
— Я все взвесила, — ответила я. — Я знаю, что эти люди ненавидят меня. Я знаю, что они намереваются убить меня. Но если такова предначертанная мне судьба, то я должна принять ее. Мое место — с моим мужем.
В час дня мы покинули Версаль. Вчерашний дождь сменился ярким солнцем, стоял приятный осенний день, но погода не могла поднять наше настроение.
В карете, в которой я ехала с королем и детьми, находились также мадам де Турзель, граф и графиня Прованские и Елизавета.
Я никогда не забуду эти поездку. И, хотя мне предстояло испытать еще большие унижения и трагедии, она занимает особое место в моей памяти. Дурной запах от этих людей, их зловещие лица у нашей кареты, их кровожадные взгляды, бросаемые в мою сторону… Длительная, медленная поездка, занявшая шесть часов. Я чувствовала в воздухе запах крови. Некоторые из этих дикарей убили стражников и несли перед нами их головы на пиках — как я полагаю, жестокое предупреждение о том, что они сделают с нами. Они даже заставили какого-то парикмахера причесать волосы на этих головах, бедный человек, испытывавший отвращение, вынужден был сделать это под угрозой ножа. Верхом на пушке сидели пьяные женщины, выкрикивавшие непристойности. Часто упоминалось мое имя, но я слишком устала, чтобы обращать внимание на то, что они говорят обо мне. Некоторые женщины, полуголые, так как они не позаботились о юбках, шли под ручку с солдатами. Они разграбили королевские зернохранилища и загрузили телеги мешками с мукой, которые внимательно охранялись солдатами. Вокруг этих телег приплясывали базарные торговки, выкрикивая: