В спальню вошли два члена Совета. Они встали у полога кровати и принялись шепотом обсуждать состояние короля.
Генрих услышал их шепот. Он попытался поднять голову, но не смог и, застонав, упал на спину.
— Кто там шепчется в тени? Это Сюррей... это милорд граф.
Сеймур наклонился к нему и прошептал:
— Нет, сир. Ваше величество забыли — Сюррею отрубили голову девять дней назад.
— Сюррей! — пробормотал король. — Сюррей... поэт... красивый мальчик... гордый и глупый мальчик.
— Он замышлял против вас недоброе, ваше величество.
Голос Генриха зазвучал отчетливее.
— Это он, Сюррей, первым начал писать белым стихом. Я помню это. Он подарил мне сонет. Он был поэтом, этот мальчик, но... гордым и глупым.
— Он интриговал против вашего величества. Он велел изобразить королевский герб на стенах своего дома. Ваше величество позабыли об этом. Сюррей считал себя более достойным трона, чем его король.
В голове короля все перепуталось.
— Бэкингем! — вдруг закричал он, но тут же понизил голос до шепота. — В Тауэр Бэкингема! На плаху его, говорю вам!
Сеймур подумал, что с того момента, как голова Бэкингема скатилась с плахи, прошло уже тридцать лет. С чего это король вдруг вспомнил об этом? Может быть, его совесть, угрызения которой он столько времени заглушал, теперь напомнила ему о себе? Бэкингема казнили по той же самой причине, что и Сюррея, — он тоже был аристократом, помешанным на своем королевском происхождении.
Король снова принялся бормотать. Он вернулся в настоящее.
— Сеймур... ты здесь? Томас... друг мой... ты говорил о Сюррее. Он ведь умер, правда? А за что его казнили?
— Он хотел, чтобы его сестра стала вашей любовницей, ваше величество. Ваше величество пришли в ярость, узнав об этом.
Губы короля тронула сладострастная усмешка, отчего его раздутое лицо стало еще омерзительнее.
— Женщина из рода Ховардов... пригожая девка... и пикантная.
Сеймура чуть не стошнило. Он отвернулся от короля, с изумлением подумав: «Лежит на смертном одре, а все думает о плотских утехах! И Кейт... моя бедная Кейт... замужем за этим человеком. И это чудовище собиралось сделать с ней то же самое, что и с другими своими женами. Если верить слухам, он собирался казнить ее через несколько недель».
— Томас!.. — неожиданно закричал король. — В мою спальню проникли враги. Они шепчутся и замышляют против меня недоброе.
— Нет, сир. Это — члены вашего Совета, они пришли справиться о вашем здоровье.
— А Норфолк здесь? — Нет, ваше величество, Норфолк сидит в Тауэре, ожидая, когда вы подпишете указ о его казни.
— Я подпишу его, обязательно подпишу. На плаху обоих Ховардов — отца и сына.
— Ваше величество, берегите свои силы.
— У меня хватит сил... Я подпишу этот указ. Сюррей... глупый мальчишка. А твоя сестра, Сюррей, пригожая девка. Пить... пить... мое горло горит огнем. Залей его, Сеймур. Залей, друг мой. Кто это там шепчется около моей кровати? Выходите, выходите! А, и ты здесь, мошенник! Ну, что вы хотите мне сказать? Почему вы все такие мрачные? Я умираю? Это вы хотели сказать мне, да? Подходите... Ты, Денни, скажи мне, как мои дела? Как мои дела, спрашиваю тебя?
Денни, который был храбрее других и не сомневался, что король умирает, решил сообщить ему правду:
— Ваше величество, доктора опасаются, что больше ничего не в силах сделать. Настало время вашему величеству задуматься о том, как вы прожили жизнь, и просить Господа даровать вам прощение во имя его сына, Иисуса Христа.
На мгновение воцарилась жуткая тишина. Лицо короля исказилось от ужаса, свидетельствовавшего о том, что он все понял. Но он быстро подавил охвативший его страх, и лицо снова приняло спокойное выражение. Твердым голосом король произнес:
— Скажи мне, Денни, по какому праву ты выносишь мне приговор? Какой судья уполномочил тебя сделать это?
— Ваши судьи — доктора, сир. Я пришлю их к вам. Они ждут аудиенции.
Король утомленно закрыл глаза, но, когда несколько минут спустя врачи со своими лекарствами приблизились к нему, он открыл их и взглянул на подошедших со своей привычной свирепостью.
— Что это? — сердито спросил он. — Вы ведь уже вынесли мне приговор, господа судьи, а когда судья приговаривает преступника к смерти, он уже не должен больше беспокоить его. Убирайтесь! Убирайтесь, говорю вам!
Но врачи продолжали стоять, глядя на него, и он заорал:
— Убирайтесь! Убирайтесь!
Доктора поклонились и повернулись, чтобы уйти.
— Ваше присутствие здесь излишне, — заявил им Райотесли.
Когда они удалились, канцлер подошел к посте-пи короля.
— Ваше величество, не хотите ли вы поговорить с духовными лицами?
— А? — спросил король. — О чем это вы? А... дело уже дошло до этого? Нет, не надо никаких духовных лиц. Я буду разговаривать только с Кранмером... и то не сейчас.
Райотесли повернулся к одному из придворных:
— Отправляйтесь за Кранмером. Он в Кройдоне. Да поторопитесь. Скажите ему, что король желает, чтобы он без промедления явился в Уайтхолл. Ваше величество, — продолжал Райотесли. — Кранмер скоро появится.
— Я приму его, когда буду готов... но не раньше. Уходите, говорю вам. Оставьте меня...
Его глаза уставились на них, хотя он видел только расплывчатые тени. Члены Совета отошли в дальний угол спальни, и через некоторое время король закрыл глаза и снова заговорил: — Уходите... Уходите... Видеть вас не хочу. Он застонал и неожиданно закричал в испуге: Анна, Анна, и ты здесь, ведьма? Я тебя вижу. Дальше он продолжал уже шепотом: — Не смотри на меня своими огромными черными глазами У тебя тонкая шея — ты не почувствуешь удар меча. А! Ты хочешь, чтобы для тебя привезли меч из Кале. Да, это на тебя похоже. Пусть топором рубят головы простым смертным. Ты осталась гордячкой до самого конца. Анна, Анна... Я сделал это ради Англии, дорогая моя. Англии нужен был наследник. Король — слуга своей страны, а не своих страстей. Анна, твои черные глаза смотрят на меня с презрением. Я этого не потерплю. На плаху! На плаху!
Неожиданно король открыл глаза и с испугом огляделся. Свечи, догорая, вспыхивали в своих гнездах.
— Задуматься о том, как я жил, и просить Господа даровать мне прощение, — прошептал он. -Вот что они мне советуют. Вот что они мне советуют сейчас. Великое правление... великое и славное правление. О Боже, Генрих VIII трудился только ради твоей славы и блага Англии. Он не допускал и мысли о своих желаниях...
Голос его затих, дыхание стало тяжелым и вдруг совсем прекратилось, и те, кто наблюдал за ним, подумали, что наступил конец.
Но не успели они сделать и шагу, чтобы подойти к нему, как он опять заговорил: