Де Вард начал:
— Сир, вы недооценили мои предостережения касательно мадам.
— Я не желаю возвращаться к этой теме.
— Ваше величество, позвольте мне сказать несколько слов в свою защиту.
— А кто вас обвиняет?
— Когда я открыл вам глаза на вероломное поведение мадам, вступившей в изменническую переписку с братом, моей единственной мыслью было послужить вашему величеству. Тем не менее ваше величество предпочло поверить уверениям мадам. — Де Вард поклонился. — Мне ничего не осталось, кроме как принять ваше царственное решение. Но только что ко двору вернулся месье де Гиш, клятвенно обещавший не видеться с мадам.
— Это надо понимать как намек на несоблюдение им своего обязательства? — спросил Людовик.
— У меня в кармане его письмо к мадам — признание в вечной любви к ней. При этом он, естественно, знал, что нарушает приказ вашего величества.
— Что же, он мужчина, и он влюблен, — задумчиво сказал Людовик.
— А мадам? Она тоже всего лишь влюбленная женщина?
Людовик был задет в самое больное место и не на шутку рассердился. Да, его любовницей была сейчас Ла Вальер, и он пылал к ней страстью, но в лице Генриетты он вынашивал и пестовал любовь иного рода — идеальную и бескорыстную. Если же она при всех заверениях в ответной любви принимает тайком любовника — это будет чересчур! Не она ли клялась в том, что не имеет любовников и упрекала его в неверности? И вот, в эти самые дни, она, возможно, хохочет над ним вместе с де Гишем?
Он сказал:
— Прихватите это письмо для мадам. Я поеду с вами, но спрячусь внизу перед тем, как вы вручите ей письмо. Если она мне друг, в чем неоднократно клялась, она не станет читать письмо, посланное ей в нарушение моего категорического запрета.
Де Вард кивнул.
Людовик взял у него письмо де Гиша, прочел и вновь воспылал ревностью.
Я был обманут, подумал он. Я уверял себя, что, женившись на Генриетте, был бы счастливейшим из живущих на земле. Я возносил ее в своей душе, но если этот человек ее любовник, она недостойна такой идеальной любви.
Ход мыслей был характерен для Людовика: сам проявляя редкостную неверность, он требовал от других обратного. Генриетта сразу подметила в нем это противоречие, но она любила его не за добродетель, как, впрочем, и Чарлза.
Король и де Вард приехали в Сен-Клу и, спрятавшись в чулане, король приготовился ждать.
Увидев, что ей принес де Вард, Генриетта отвернулась.
— Вы принесли мне то, что я не желаю видеть, — сказала она. — Можете вернуть письмо тому, кто написал его, и прибавьте, что он нарушил запрет короля, поступив подобным образом.
Де Вард, упав на колени, ловил ее руки и, призвав на помощь всю силу своего обаяния, жертвой которого пала не одна женщина при дворе, попытался все же всучить ей письмо.
Но Генриетта одинаково не любила ни де Варда, ни де Гиша, хотя питала некоторую привязанность к последнему.
— Прошу вас оставить меня, — сказала она. — Не хочу больше слышать ни о ком из вас. Я мечтаю об одном: чтобы меня оставили в покое; и без того вы уже причинили мне слишком много зла.
Де Вард, поклонившись, вышел, и тут же перед Генриеттой возник Людовик. Она была ошеломлена, поняв, что он за ней только что подглядывал; впрочем, в то же время это было большим облегчением — знать, что король вновь ее друг.
— Я видел своими глазами, как ты отбрила этих молодчиков, и прошу простить меня за то, что я верил всем этим домыслам в твой адрес. Я слишком ревновал. Боже, в какое ужасное положение мы с тобой попали!
— Будь у меня возможность видеть тебя чаще, как прежде, я была бы счастлива, — сказала она.
— Мы снова будем неразлучны, как раньше. Мое благоволение снова ваше. Генриетта, наша любовь — священная страсть, и она превыше земной любви…
И какое-то время они чувствовали себя как в те дни, когда открыли для себя друг друга.
Но обещание наказать де Варда вновь не было выполнено, и по-прежнему король ревновал ее к Чарлзу.
Один из придворных давал бал-маскарад, а поскольку король не смог присутствовать, главными персонами на нем должны были стать мадам и месье.
Как всегда в канун бала всех охватила лихорадка; многих возбуждала и радовала мысль о возможности пофлиртовать под прикрытием париков и масок; Генриетту тоже радовала возможность оказаться неузнаваемой.
В карете — не собственной, а наемной, чтобы не выдать себя — они с Филиппом подъехали к особняку. Филипп едва обронил два слова за дорогу: последнее время он перестал проявлять к жене хоть какой-то интерес. Конечно, он был доволен, что та подарила ему сына, не в пример дофину — крепыша и здоровяка, как рад был, что его дочь жива, а у короля — умерла. Дух соперничества вряд ли оставит его до конца жизни: Анна Австрийская и Мазарини слишком сильно давили на его самолюбие в детстве, ежеминутно напоминая ему, что его брат — король.
Выйдя из кареты, Филипп дал руку ближайшей даме, а Генриетту немедленно вызвался сопровождать какой-то мужчина.
Генриетта подала руку и сквозь атласный рукав ощутила, что мужчина до предела возбужден.
— Мы с вами уже встречались, месье? — спросила она.
Он ответил:
— Да, мадам.
— Так вы узнали меня?
— Как не узнать самую элегантную и красивую даму двора? Мадам подобно нежной лилии в окружении безобразных сорняков.
— Тогда, раз вы меня узнали, прошу вас, не выдавайте меня. В конце концов — это бал-маскарад. Взглянув в сторону кавалера, она невольно задержала взгляд на его руке. Ей вспомнилось, что в последнем сражении де Гиш, по слухам, потерял несколько пальцев. Рука этого человека тоже была искалечена.
У Генриетты перехватило дыхание. Как она могла допустить такую оплошность? У ее партнера даже в маске была слишком характерная внешность — внешность де Гиша, лихача и авантюриста, высоченного — пусть и не такого, как Людовик, — здоровяка. Теперь она обнаружила, что и маска его не в силах скрыть красиво вырезанный нос и чувственный рот.
Не мытьем, так катаньем он решил встретиться с ней, подумала она. Но это же безумие! Если Людовику станет известно о такой встрече, он решит, что это я подстроила ее.
— Месье, — сказала она, — я хочу, чтобы вы оставили меня, как только мы поднимемся вверх по лестнице.
— Мадам… бесценная мадам… Но я надеялся стать вашим кавалером на более продолжительное время.
— Вы глупец! — воскликнула она. — Мне известно, кто вы, как, впрочем, и другим. И если вы меня узнали, то это смогут сделать и другие.
— Мадам, мне нужно поговорить с вами, и пришлось ухватиться за эту возможность. Я не мог перенести такой долгой разлуки с вами.