Был канун торжества и, как всегда, планировался ряд празднеств, но помимо них она нашла новое утешение в жизни: в один из дней к ней пожаловал высокий красивый молодой человек и принес сопроводительное письмо от Чарлза. В письме говорилось:
«Полагаю, ты без труда заметишь о некотором моем отношении к появлению на свет подателя сего письма по имени Джеймс, по этой причине я и вверяю его в твои руки, дабы ты направляла его во всем, и прошу использовать свой авторитет тетки во благо ему во имя твоей любви ко мне…»
Генриетта взглянула в карие, совсем как у Чарлза, глаза и обняла юношу.
Джеймс, герцог Монмутширский, был отправлен Чарлзом с визитом к ней. Король гордился сыном; и если бы Люси Уотер имела возможность увидеть сына сейчас, она, без сомнения, тоже испытывала бы гордость.
Генриетте известно, что Чарлз уже допустил юношу к лондонскому двору, дал ему герцогство, и что он нежно любит сына, но впервые ей довелось увидеть юношу своими глазами.
Она вновь повеселела; это был прекрасный повод забыть о днях унижения в Вийе-Коттерэ, да и как не быть веселой рядом с сыном Чарлза.
Отдельными проявлениями характера он напоминал ей самого Чарлза, но ему недоставало житейской мудрости брата, его беспечного цинизма и, пожалуй, той скрытой нежности, которая была так дорога Генриетте. Да и разве могло быть иначе? Ведь Чарлз один на всем свете!
— Джеймс! — воскликнула она. — Расскажи мне о брате. Ты должен сообщить мне о нем все, до самых мельчайших подробностей: когда он встает, как проводит день… и прочие тривиальные вещи, те относящиеся к государственным делам, но важные для меня. Я хочу знать все о моем любимом брате.
И Джеймс рассказывал, а Генриетта то и дело отводила его в сторонку, послушать эти рассказы.
Она требовала, чтобы он показал ей танцы, которые танцуют там, эти странные народные танцы, такие необычные здесь, во Франции. А потом вновь требовала рассказать о Чарлзе.
Лоррэн, однако, сумел лишить ее даже этой радости.
— Они говорят исключительно по-английски, — заметил он Филиппу. — Она прямо-таки влюблена в этого своего племянника.
— Вздор! — сказал Филипп. — Он же сын ее горячо любимого брата.
— Слишком горячо любимого, по мнению некоторых. Теперь она за отсутствием брата любит его сына. Это совершенно в духе Стюартов, как всем известно…
После этого разговора Филипп не давал прохода жене своими упреками и колкостями, и жизнь с ним стала еще более невыносимой.
В июне Мария-Тереза разрешилась сыном. По всей стране прокатилась волна всеобщего ликования. Дофин оказался болезненным и хилым мальчиком, но несмотря ни на что страна имела наследника.
Генриетта ожидала ребенка примерно через два месяца.
Она молила Бога даровать ей сына. В случае появления мальчика она решила во что бы то ни стало разойтись с Филиппом: поговорить с королем и объяснить всепонимающему Людовику, что ни одна женщина, равная ей по происхождению, не сумела бы перенести такого обращения с собой.
Ее сильно беспокоила мать, состарившаяся на глазах после возвращения из Англии. В дни неурядиц между Англией и Францией та заболела, и по ночам мучилась бессонницей и тревожными мыслями о будущем отношений между сыном и племянником.
У Генриетты приближались роды, ей уже не разрешалось вставать, и мать сама приехала к ней в Сен-Клу. Они не стали говорить о трениях между двумя королевствами или о личной жизни — слишком печальным выглядело и то и другое, поскольку Генриетта-Мария, как и весь двор, знала о повадках мужа Генриетты. Поэтому они говорили о будущем ребенке, о надеждах на рождение мальчика, а потом речь зашла о болезни королевы.
— Я не понимаю причины моего недомогания, — сказала Генриетта-Мария. — Впрочем, мне всегда казалось, что объяснять болезнь — занятие бестолковое, и мне никогда не хотелось уподобляться дамам, которые плачутся на весь свет из-за порезанного пальца или приступа головной боли. Но как бы мне хотелось суметь уснуть! Пока я лежу и бодрствую, я без конца переживаю прошлое. Оно словно проходит передо мной. Мне начинает казаться, что твой отец разговаривает со мной и заклинает меня обуздать легкомысленность Чарлза.
— Чарлз пользуется всеобщей любовью, мама. Вот уж о нем-то я беспокоюсь меньше всего! Может быть, его подданные просто обожают веселых королей, и выходки Чарлза им по сердцу. Они так устали от суровых кромвелевских порядков.
— Но женщины его двора! Дело не в любовнице… или в двух. Но это же не двор, а настоящий сераль!
— Мама, Чарлз будет Чарлзом, что бы ни говорили о нем.
— И при этом — не иметь наследника! Кроме одного только Джеймса Крофтса… или Монмута… как его там теперь?
— Очаровательный мальчик, — сказала Генриетта.
— И кажется, в будущем — такой же распутник, как его отец и мать.
— Люси Уотер, — задумчиво сказала Генриетта. — Мне довелось ее однажды видеть. Красивая женщина… но бесхарактерная, как мне показалось. Впрочем, Чарлз любил ее и сдержал обещания относительно сына, и о дочери позаботился, хотя, если верить языкам, он ей вовсе не отец.
— Он готов поднять руки перед любой девкой, которая придет к нему и скажет, что он отец ее ребенка.
— Милый Чарлз! Он всегда отличался излишним добродушием. Мама, только не надо беспокоиться. Я пришлю к тебе своего врача, пусть пропишет тебе что-нибудь от бессонницы:
— Дитя мое, да сохранят тебя все святые. Да проведут они тебя через горести к счастью! Да будет твоя жизнь счастливее моей.
— Я все время думаю, что у тебя был добрый, славный муж, который был тебе верен, мама. Ведь это такое счастье!
— Ах, иметь такого, как он… и потерять его, потерять навсегда!..
Мать и дочь погрузились в молчание, и немного погодя Генриетта-Мария отбыла в Коломб.
Через четыре дня у Генриетты родилась дочь. Мать не пришла взглянуть на внучку: к тому времени она была уже слишком больна, чтобы покидать Коломб.
Генриетта-Мария лежала в постели, врачи, присланные дочерью, столпились вокруг.
— Вашему величеству необходим сон, — сказал месье Вало. — Отдохнув, вы сможете восстановить силы. Мы дадим вам средство, которое поможет прекратить вашу боль и уснуть.
Уловив, что врачи говорят о каких-то гранулах, Генриетта-Мария приподнялась на локте.
— Месье Вало, — сказала она, — мой лондонский врач доктор Майерн говорил мне, чтобы я ни при каких обстоятельствах не принимала опиум. Вы только что говорили о гранулах. Это гранулы опиума?
— Ваше величество, — разъяснил Вало, — вам нужно во что бы то ни стало уснуть. Эти гранулы гарантируют вам сон. Все присутствующие здесь коллеги согласны, что вам необходимо принять это снотворное, ибо без сна вы не поправитесь.
— Но меня строго предостерегали от употребления опиума из-за моего слабого сердца.