– Послушай, я ведь твой кузен, – заметил он. – Называй меня так же, как твой папа.
– Хорошо, кузен Джемми, – улыбнулась Мария.
Она рассматривала его и не скрывала восхищения. Он казался ей самым красивым мужчиной из всех, которых она до сих пор видела. Он вырос, но еще не стал совсем взрослым. У него были приятные глубоко посаженные глаза и гладкая кожа. Его легкий характер ей тоже нравился.
– Ладно, всегда к твоим услугам, – поднимаясь с кресла, сказал Монмут.
С этими словами он взял ее за руку и сделал вместе с ней несколько танцевальных па.
– Недурно, недурно, – проговорил он. – Но все-таки попроси папу дать тебе несколько уроков.
– Он как раз собирался нанять мне учителя. Оглянувшись, Монмут шепнул:
– Вот только не дожидайся, пока твоя сестренка слишком располнеет.
– Я всегда говорю, что она слишком много ест, – в ответ прошептала Мария.
Оба рассмеялись; с кузеном Джемми было приятно перешучиваться за спиной у сестры.
Он показал ей, как нужно танцевать на предстоящем балу. Анна продолжала сидеть в кресле у окна; танцы ее не интересовали – так же, как и кузен Джемми, который не принес ей лакомств, уже давно ставших непременным атрибутом каждой ее встречи со взрослыми.
Что касается Марии, то она явно обожала кузена и видела, что нравилась ему. На его взгляд, она и в самом деле была прелестнейшим созданием – совершенно невинная, не имеющая ни малейшего понятия о своем положении. Монмут был уверен, что она не только не подозревала о своем превосходстве над ним, но и, зайди у них речь о праве на корону, принялась бы настаивать на обратном. Да, она произвела на него хорошее впечатление – к своему немалому удивлению, он даже поймал себя на мысли, что визит к герцогу Йоркскому оказался более приятным времяпрепровождением, чем можно было ожидать.
Так они танцевали, шутили друг над другом, как вдруг Мария перестала улыбаться и потупилась. Он поинтересовался причиной ее беспокойства, и после некоторого колебания она тихо произнесла:
– Кузен, ты не расскажешь мне о моем дедушке? Он озадаченно посмотрел на нее. Затем сказал:
– Ну, сейчас он живет во Франции. У него все в порядке, просто он посчитал, что ему лучше ненадолго уехать из Англии.
– Я говорю не о графе Кларендонском, а о Карле Первом – о великомученике Карле… Почему ему отрубили голову? Потому что его не любили, да?
– Видишь ли, кое-кто и вправду недолюбливал его. Но их было не так много, этих подлых ничтожеств из прежнего парламента. К тому же, все они уже наказаны за то, что так жестоко поступили с твоим дедом.
– Они были очень злыми, да?
– Да, очень злыми.
– Кузен Джемми, скажи, ведь теперь никто не отрубит голову дяде Карлу… или моему папе?
Кузен Джемми рассмеялся – но не так зло, как смеялась Елизавета, а добродушно, чтобы Мария поняла, насколько нелепы ее опасения. У нее сразу полегчало на душе.
– А леди Денхем? Она погибла из-за папы… – начала она.
– Вот что, сестренка, – строгим тоном произнес Джемми. – Никогда не слушай клеветников. Злые языки всегда найдут, к чему придраться. Научись пропускать мимо ушей их бестолковые выдумки, тогда ты не позволишь всякому встречному морочить тебе голову.
Взглянув в его лицо, она увидела, что он улыбается, – и тоже рассмеялась. Джемми умел успокаивать ее.
В эту минуту Мария вдруг подумала, что никакие слова Елизаветы не смогут задеть ее; да и сама Елизавета уже не будет иметь прежней власти над ней, раз у нее есть такой замечательный друг, как кузен Джемми. Если впредь она чего-нибудь испугается, то непременно вспомнит о Джемми; поделится с ним своими проблемами, и он обязательно расставит все на свои места.
Джемми взял ее за руки и закружил по комнате. У нее немного захватило дух, но она все равно смеялась – довольная собой, счастливая в его обществе.
Она думала о том, как все переменилось с его приходом; что касается Монмута, то он задавался вопросом – а почему бы, собственно, ему не жениться на Марии? Раз у Карла нет законного наследника, а у Якова – здоровых и крепких сыновей, то когда-нибудь эта девочка станет королевой. А если он будет ее супругом, то кто же посмеет усомниться в полной легитимности его рождения?
Эта мысль заставила его внимательней приглядеться к девочке, столь явно обожавшей своего кузена.
Когда в детскую вошел герцог Йоркский, он так их и застал – танцующими, улыбающимися друг другу. Герцог не удержался и тоже улыбнулся. Ему было приятно видеть своего племянника радующимся встрече с кузиной.
Монмут почувствовал, что визит в Ричмонд все-таки стоил потраченного времени. Отношения с Яковом наладились сами собой, а кроме того, ему было приятно сознавать себя любимцем девочки, которая при стечении обстоятельств могла стать королевой Англии.
Герцогиня Йоркская лежала в постели, где в последний месяц проводила большую часть дня и ночи. Многие считали ее ослабленной физически – но ни в коем случае не умственно. Она по-прежнему полнела и прекрасно понимала, что располнеет еще больше, если не ограничит себя в сладком. Но как же отказаться от лишней чашечки горячего шоколада? Ах, он так успокаивает нервы! Так отвлекает мысли от тупой, ноющей боли, от которой подчас немеет ее левая грудь…
Она боялась этой боли; поначалу та едва давала знать о себе – пустяк, всего лишь легкое покалывание под кожей; она даже забыла о ней на месяц-другой, а потом вдруг ощутила вновь. И вот уже не проходило дня, чтобы она не хваталась за грудь, со страхом спрашивая себя – что же будет дальше?
В молодости каждый человек подспудно верит, что будет жить вечно. Со временем смерть уже не кажется таким бесконечно далеким событием, как прежде. Но только боль – то и дело возвращающаяся, чтобы с новой силой терзать свою жертву – способна возродить забытую веру в бессмертие. Так герцогиня Йоркская стала склоняться к католицизму.
Порой она незаметно выскальзывала из дворца и навещала отца Ханта – францисканца, беседовавшего с ней о Боге и Святом Провидении.
Это было небезопасно: Англия крепко держалась за протестантскую религию. Еще свежа была память о кострах на Смитфилде; многие старики помнили, как их отцы и деды рассказывали о Великой Армаде – в те дни англичане боялись, что на испанских кораблях находились не только пушки, но и все приспособления, применявшиеся в застенках Инквизиции. «Отныне ни один инквизитор не ступит на наш берег», – говорили англичане. «У нас есть своя вера, – непременно добавляли они. – Почему Папа не хочет оставить нас в покое?» Главой английской церкви был английский монарх, и англичане не испытывали ни малейшего желания попадать в зависимость от Рима.
Учитывая эти обстоятельства, дело грозило обернуться бедой: жена человека, который в свое время мог стать королем Англии, просто не имела права быть католичкой. Но что же было делать ей, после стольких мучений узревшей свет истины? Только одно – исповедовать свою религию в тайне от всех. Другого выхода ей не оставалось.