«Я женюсь на тебе», – сказал тогда Яков, и она ему поверила, хотя понимала, что дочь Эдварда Хайда, в то время одного из самых близких советников короля, а ныне графа Кларендонского, не могла составить партию возможному наследнику британской короны; когда же она узнала, что пуританское правление в Англии скоро закончится и Карл будет провозглашен законным монархом, ее надежды на брак и вовсе растаяли. Ей казалось, что для Якова найдут какую-нибудь принцессу и его легкомысленное обещание будет забыто.
Анна до сих пор с дрожью вспоминала май 1660 года: возвращение Карла в Англию и приготовления к родам, до которых оставалось всего пять месяцев! Она была готова до конца жизни боготворить Якова за то, что он тогда сделал для нее. В конце июня он объявил, что ради своей будущей супруги и их ребенка будет противостоять и своему брату, и ее отцу, и своей непреклонной матери; так все и случилось. Уступая старшему брату в обаянии и умении ладить с людьми, он не раздавал обещания подобно Карлу, но зато всегда держал свое слово; и вот, в один из сентябрьских вечеров – за шесть недель до рождения сына – преподобный Джозеф Кроутер обвенчал их в доме ее родителей, далеко за пределами Лондона и королевского дворца.
Однако испытания на этом не кончились. Заключенный брак привел в бешенство королеву-мать – как и бывшую госпожу Анны Хайд, принцессу Оранскую; что касается отца Анны, то он, разъяренный не меньше других, во всеуслышание объявил о своем желании провести остаток дней в темницах Тауэра и даже взойти на эшафот. Напоминать ему об отцовских чувствах не имело смысла. Увы, из страха за свою безопасность благородный Эдвард Хайд был готов пожертвовать даже дочерью.
Во всей той неразберихе нашелся лишь один человек, не принимавший слишком близко к сердцу сложившуюся ситуацию, – к счастью, он был могущественнее других. Карл лишь пожал плечами и сказал, что брак уже заключен; его невестка показалась ему умной женщиной; Яков желал видеть ее своей супругой. Стало быть, дело решенное, тут и спорить не о чем.
Он без лишних церемоний принял ее в свою семью.
Вот почему она с улыбкой подумала о нем, о его проницательных глазах, всегда готовых присмотреть хорошенькую женщину и беззаботно подмигнуть любой, нуждавшейся в ласке или просто в добром слове.
Неудивительно, что мысли Анны обратились к тому ужасному времени именно теперь, когда она снова ждала ребенка. Слишком уж хорошо она помнила, как лежала в постели после родов, обессиленная и задыхавшаяся от слез, а ее супруг заперся у себя в комнате и проклинал все на свете – еще бы, ведь ему сообщили, что ребенок не его! На роль отца вдруг стал претендовать сэр Чарлз Беркли, капитан личной охраны герцога, выразивший желание усыновить младенца и жениться на Анне.
Как она ненавидела этого бессовестного лжеца! Прежде Беркли домогался ее, и вот, получив отказ, решил отомстить. Ей было так плохо, что служанки всерьез опасались за ее жизнь; в порыве отчаяния она умолила епископа Винчестерского и герцогиню Ормондскую приехать к ней, а затем в их присутствии торжественно поклялась, что Чарлз Беркли никогда не был ее любовником, что отец ребенка – Яков, герцог Йоркский. Тогда она и вправду могла умереть; она и сама знала, что близка к смерти. Но внезапно в спальню вошел король – со своей обычной улыбкой на губах и с непривычной озабоченностью в глазах, – и она поняла, о чем он думал: «Господи, ну что мой брат нашел в этой женщине?» Тем не менее Анна с благоговением поцеловала его длинные белые пальцы.
«Ничего не бойтесь, сестра, – сказал он. – Вас оклеветали, но мы накажем ваших обидчиков». И, поскольку он продолжал стоять возле ее постели, события немедленно повернулись в ее пользу. «Поправляйтесь, – добавил Карл, – и присоединяйтесь к нам на рождественские торжества».
Ей было любопытно, как теперь ее примут в обществе. Раз король публично продемонстрировал ей свое благоволение, двор уже не мог отвергнуть ее; однако эта фурия, Генриетта-Мария тут же заявила, что никогда не признает ее своей родственницей, и принцесса Оранская последовала примеру королевы-матери; у них появилось немало сторонников. Более того, Яков, все еще не избавившийся от подозрений, даже близко не подходил к ней, и это было самым сильным ударом из всех, выпавших на ее долю. Позже она часто задавалась вопросом о том, как сложилась бы ее судьба, не заболей принцесса Оранская оспой. Та скончалась в декабре, как раз накануне рождественских праздников. На смертном одре она созналась, что оклеветала Анну Хайд. Вот тогда-то Чарлз Беркли, боясь разоблачения, сам явился к Якову и рассказал о своем обмане.
Беркли оказался достаточно изобретателен, чтобы извлечь выгоду из создавшегося положения. «Ваше Высочество! – взмолился он. – Я всего лишь хотел пожертвовать собой ради вас. Беспокоясь за последствия вашего брака, я желал содействовать его расторжению – а сейчас, осознав всю меру ваших страданий, решил исповедаться как на духу».
Это признание так глубоко тронуло Якова, что он, движимый наследственным стюартовским великодушием, мгновенно сменил гнев на милость. К тому же у него сохранилось немало воспоминаний о тех морских баталиях и походах, когда Беркли на деле доказывал ему свою преданность. В результате он пришел в покои Анны, попросил прощения за то, что усомнился в ее верности, и все уладилось как бы само собой.
Сейчас о том ребенке многие забыли, а она помнила и снова готовилась к родам.
Впрочем, на этот раз ее младенец не мог привлечь к себе особого внимания английского двора: у короля теперь была жена, и все думали, что примерно через год англо-португальский союз принесет свои плоды, а наследник Анны Хайд окажется всего лишь кузеном короля.
Почувствовав приближение родовых схваток, она поспешила лечь в постель и позвать служанок.
В последний день апреля у герцога и герцогини Йоркских родилась дочь; при крещении ее нарекли Марией – в честь тетки, Марии Оранской и прабабки, королевы Марии Шотландской.
На улицах устраивали фейерверки, народ ликовал; однако праздновалось отнюдь не рождение этой маленькой девочки, а прибытие в Лондон новой королевы – супруги беззаботного английского короля, будущей матери наследника британской короны.
Казалось, рождение малютки Марии не имело значения ни для кого, кроме ее любящих родителей.
В детской комнате громадного твикенхемского особняка две дочери герцога и герцогини Йоркских играли под присмотром пожилой няни и служанки. Трехлетняя Мария и годовалая Анна находились в полном неведении относительно причин своего пребывания в Твикенхеме; они не знали, что столица Англии с каждым днем становилась все менее людной, что магазины и лавочки закрывались, а немногие оставшиеся горожане торопливым шагом проходили по узким улочкам, то и дело поправляя повязки на нижней части лица и отводя глаза от дверей, помеченных большими красными крестами. Не знали девочки и того, что королевский двор уже выехал из Лондона, а по ночам в городе колесили санитарные телеги и возчики в черных плащах выкрикивали: «Есть кто живой? Выносите мертвых!»