Карл пригласил к себе брата. Когда тот пришел, король немного помешкал, а затем сказал, что вынужден принять решение, с необходимостью которого Яков не сможет не согласиться.
– Брат мой, с тех пор как ты вступил в брак с католичкой, народ Англии перестал относиться к тебе с прежним уважением. Твоя приверженность к римской церкви теперь ни у кого не вызывает сомнений – а многие даже говорят, что ты и своих детей воспитываешь в духе католического вероучения.
– Но ведь это неправда!
– Возможно, возможно, брат мой. Но уже пошли толки, и мы не можем не считаться с этим неприятным обстоятельством. Придется мне самому заняться образованием твоих девочек – увы, другого выхода я не вижу.
– Ваше Величество, это – мои дочери.
– Яков, ты ведь знаешь, что если у нас с тобой не будет сыновей, Мария может стать королевой, а после нее наступит черед Анны. Вот почему народ желает, чтобы твои дети были переданы в руки верного последователя реформаторской церкви. Тут мы ничего не можем поделать, брат мой. Прошу тебя, прояви мудрость и покорись воле моих подданных. Со своей стороны я заверяю тебя, что ты сможешь видеть девочек в любое удобное для тебя время. Практически мы просто назначим им другого опекуна.
– Кого именно?
– Комптона, епископа Лондонского.
– Терпеть не могу этого фанатика.
– Потому что он ярый поборник протестантства? Но потому-то я и остановил на нем свой выбор. Народ будет доволен, а это главное.
– При чем здесь народ? Повторяю: дети – мои.
– Брат мой, корона монарха – это не только закон наследования, но и волеизъявление наших подданных. Словом, если у тебя нет склонности к скитальческой жизни, почаще прислушивайся к мнению простых людей. У меня все, можешь идти.
Яков молча вышел из комнаты. Спорить было бесполезно: его детям предстояло получать воспитание у человека, которого он презирал. Но что он мог поделать?
Елизавета Вилльерс злилась: в предстоящем спектакле для нее не нашлось ни одной роли – в отличие от этой выскочки, Сары Дженнингс.
– Как ты думаешь, почему Джон Кроуни написал роль специально для тебя? – спросила она у Марии.
– Джемми говорит – чтобы был повод представить меня ко двору.
Елизавета фыркнула.
– Он написал ее для того, чтобы заручиться твоей благосклонностью – на тот случай, если ты станешь королевой. В жизни не видела таких подхалимов, как Кроуни.
– Чепуха, – сказала Анна Трелони. – Во многих спектаклях есть роли, написанные не для кого угодно, а для определенных актеров. Почему леди Мария не может быть удостоена такой чести?
– Потому что такие роли пишутся для кого угодно, но не для особ королевской крови.
Сара отвернулась. Было ясно, что она рассчитывает пленить публику своим выступлением, и надеется, что рано или поздно кто-нибудь напишет балет специально для нее, неподражаемой танцовщицы Сары Дженнингс.
Остальные девочки рассмеялись и заговорили на другую тему: о предстоящей поездке в Уайтхолл. Сара сказала, что их ждут великие перемены; и даже Елизавета Вилльерс, отчасти присмиревшая с появлением Сары, не могла не согласиться с ней. Дело в том, что недавно у Елизаветы состоялся разговор с матерью. Леди Франциска напомнила дочери, что девочки семьи Вилльерсов могут не присутствовать на балете, но в то же время не должны забывать, что любые перемены в жизни юных принцесс неминуемо повлияют на судьбу Елизаветы и Екатерины.
Понимая правоту матери, Елизавета решила по мере возможности не противоречить Марии и ее подругам: по мере возможности – потому что в душе по-прежнему недолюбливала дочерей герцога Йоркского.
Поездка в Уайтхолл уже сама по себе оказалась незабываемым событием. Всюду, вдоль всей дороги стояли толпы людей, радостными криками приветствовавших их небольшую кавалькаду, – каждый человек знал, что воспитывать дочерей герцога Йоркского король поручил епископу Лондонскому. Никто не задавался вопросом о том, насколько этот епископ годится в учителя и, вообще, разбирается ли в каких-нибудь науках; важнее оказалось то, что он был протестантом – а значит, мог оградить девочек от дурного влияния их отца.
Более того, факт передачи принцесс в руки ярого поборника протестантской церкви должен был свидетельствовать в пользу самого Карла: едва ли он стал бы воспитывать племянниц в духе истинной веры, если бы и в самом деле придерживался католических убеждений, как говорили о нем бессовестные клеветники и злопыхатели.
При дворе принцесс встретили радушно. Все старались как-нибудь угодить им, показать заинтересованность в их судьбе – и отец, и мачеха, и тихая, застенчивая королева, и Джемми, даже сам король, их остроумный, обаятельный дядя Карл.
Мария, одетая в украшенное блестками платье, в котором должна была выступать на сцене, волновалась и одновременно чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Ей очень хотелось произвести хорошее впечатление на придворных, и она старалась не подвести отца, возлагавшего большие надежды на ее успех в балете и, следовательно – в высшем обществе. Когда она поделилась своими опасениями с Джемми, тот от души рассмеялся.
– Ах, моя чудесная кузина! – воскликнул он. – Ты так хороша собой, что мой отец и его двор простят тебе любые огрехи, которые ты допустишь в своем выступлении. Впрочем, я уверен – на сцене ты будешь великолепна.
Он чмокнул ее в щеку, и она подумала: «Я не смогу провалиться, не посмею разочаровать моего милого Джемми».
Анна не ведала подобных переживаний. Она знала – если танец ей не удастся, об этом скоро забудут. Так говорила Сара Дженнингс, а Сара еще ни разу не ошибалась. Что касается самой Сары, то она была исполнена решимости покорить публику, выступив в роли Меркурия, и Анна не сомневалась – так оно и будет.
Когда они готовились к выходу на сцену, к ним подошли Маргарита Бладж и Генриетта Вентворт. Последняя, в отличие от первой, была настроена восторженно.
Мария попыталась успокоить расстроенную камеристку королевы.
– Дорогая Маргарита, послушай меня, – сказала она, – вы выглядите просто великолепно. Уверена, вы будете самой лучшей Дианой из всех, какие только появлялись в театре. И платье у вас превосходное. Я никогда не видела таких замечательных украшений.
– Они-то и расстраивают меня, – вздохнула Маргарита. – Своих бриллиантов у меня нет, а эти мне одолжила герцогиня Саффолкская – только на одно выступление.
– Они ей идут, правда? – спросила Генриетта.
– Очень идут, – сказала Мария. – Думаю, зрители засмотрятся на них.
Маргарита задрожала.
– Ах, ну хватит же наконец! – в сердцах воскликнула Генриетта. – В танцах нет ничего дурного.
– Все равно, я предпочла бы не выступать, – сказала Маргарита.