— Нет! — воскликнула я. — Только Георг!
— Это измена.
— Наоборот, это вы виновны в измене.
— Вы действительно шпионка.
Я иронически засмеялась. Как ни странно, все это начинало мне нравится. Я была пленницей, это так, но моим тюремщиком был мальчик, и я надеялась, что перехитрю его.
Он рассердился на меня. Взял поднос и вышел, тщательно заперев за собой дверь. Я поступила глупо. Надо было подольше поиграть с ним, узнать побольше об устройстве дома. И тогда я могла бы спланировать побег.
Я села на кровать. Спустя совсем немного времени опять послышались шаги. Мой страж вернулся, ведя за собой испуганную девушку.
— Это Дженет, — сказал он. — Она покажет вам, где можно умыться. Я буду начеку, так что не пытайтесь убежать.
Я обрадовалась и вышла вслед за Дженет из мансарды. Мы спустились вниз по лестнице в небольшое помещение, где я могла помыться и привести себя в порядок. Там стояли баки с горячей водой, кувшин и таз. Дженет сказала, что будет ждать меня снаружи, и закрыла за собой дверь.
Через некоторое время я вышла, и меня опять провели туда, где ждал мой маленький тюремщик. Мы вернулись в мансарду, и по его молчанию я поняла, что он все еще дуется на меня. Тем не менее я поблагодарила его:
— С вашей стороны это было очень любезно. Шпионка даже не могла предполагать такого обращения.
— Мы не дикари, — сказал он и ушел, заперев дверь. Теперь я почувствовала себя лучше и даже ощутила некоторый душевный подъем. Я была пленницей в этом доме; мои похитители спешно уехали, чтобы принять, как они ожидали, участие в победе; мой надзиратель был мальчиком примерно моего возраста. Ситуация не казалась такой безвыходной, как в начале, когда меня привезли сюда.
В полдень юноша опять пришел. На этот раз он принес мне суп и куриную ножку. Это было вкуснее амброзии.
— Вы едите с удовольствием, — заметил он.
— Разве вы не слышали, что голод придает вкус любому блюду?
— Не слишком оригинальное замечание, — сказал он.
— Но это не делает его менее правдивым. Однако, благодарю за превосходную еду.
Юноша улыбнулся и повторил, что они не дикари.
— Разве? Благодарю за информацию. Я и не догадалась бы… если бы вы не сказали.
— Вы очень глупы, — сказал он мне. — Вам следовало бы снискать мое расположение.
Он был, конечно, прав. Мои насмешки приносили мне только вред.
— Понимаю, — кивнула я. — Хороший, добрый сэр, благодарю вас за блага, которыми вы меня одарили. Накормить человека в моем положении очень милостиво с вашей стороны. Я склоняюсь перед вашим великодушием.
— А это уже совсем плохо, — строго сказал он.
Я засмеялась, и, к моему изумлению, он засмеялся вместе со мной.
Я подумала: ему это тоже нравится. Конечно, ему нравится, что он несет за меня ответственность. Но мне кажется, что я ему нравлюсь больше.
С этого момента наши отношения начали меняться. Иногда мне казалось, что мы с ним как два ребенка, увлеченные игрой, в которой я играла роль похищенной девочки, а он — ее стражника. В нашей ситуации было что-то нереальное, и мы оба радовались этому.
Он сел в кресло и взглянул на меня.
— Расскажите мне о себе, — попросил он. Я стала рассказывать ему о том, как приехала к дяде Хессенфилду, с юга, где я живу, но он перебил:
— Не это. Все это я знаю. Я слышал, как они говорили, что вы приехали в Йорк с вашим дядей, генералом Эверсли, а потом в Хессенфилд. Они подумали, что вам представился удобный случай пошпионить и…
— Что касается шпионажа, вы не правы, в остальном все верно.
Я рассказала ему свою историю. Она оказалась очень романтичной: моя красавица мать… мой несравненный отец, великий Хессенфилд…
— Великий Хессенфилд, — повторил юноша, и его глаза заблестели. — Он всегда был героем для нас.
Меня всегда учили, что я должен вырасти таким, как он.
— Он был чудесный. Он катал меня на своих плечах.
— Вы катались на плечах великого Хессенфилда!
— Я была его дочерью.
— И вы способны шпионить для другой стороны!
— Но я все время твержу, что я вовсе не шпионила.
— На самом деле вы приехали сюда, чтобы помогать нам?
— Нет, нет. Я не хочу ваших войн. Я хочу, чтобы остался старый Георг.
— И это говорит дочь Хессенфилда?
— Вот именно.
Я рассказала ему, о смерти моих родителей, как меня взяла к себе наша преданная служанка, и о тете Дамарис, которая приехала в Париж и нашла меня.
— Да, — сказал мой страж, глядя на меня с восхищением. — Могу представить, что все это случилось с вами.
Потом он рассказал о себе. Его история была обыкновенной по сравнению с моими приключениями. Когда мальчику было пять лет, отец его умер в битве при Бленхайме.
— Не за якобитов? — спросила я.
— Нет. Отец не был якобитом. Меня послали к дяде вскоре после смерти моей матери; я узнал все об их деле и стал якобитом, и вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, но я говорю вам: король Яков возвращается, чтобы править нами.
— Не стоит быть чересчур уверенным в благополучном исходе. Ведь вы можете ошибаться.
— Скоро дядя вернется из Престона с хорошими вестями.
— И что тогда будет со мной?
— Многое зависит от того, что будет необходимо делать.
Я содрогнулась.
— По крайней мере, их пока здесь нет. Мы поговорили о других вещах, в том числе о лошадях и собаках. Я рассказала о Демоне, а он признался, что у него есть мастиф. Он мне покажет… Внезапно он запнулся.
— Но ведь вы пленница, — сказал он.
— Вы могли бы освободить меня… только чтобы посмотреть собак.
— А если вы убежите?
— Вы поймаете меня и привезете обратно.
— Вам опять смешно.
— Извините, я не хотела.
Итак, день прошел неплохо, а когда стемнело, он принес мне меховой плед и две свечи.
Вспоминая все это, я поняла, что это был очень счастливый день.
Даже теперь мне трудно осознать, что же именно случилось со мной в те дни, которые я провела в мансарде. Казалось, они были озарены каким-то мистическим светом. Каждое утро юноша приносил мне овсяную кашу и оставался со мной, потом уходил и возвращался с обедом. Уже к концу второго дня мы перестали делать вид, что принадлежим к разным лагерям. Я откровенно радовалась его приходу, да и он не притворялся, что не хочет быть со мной.
Его звали Ричард Френшоу, но он сказал, что близкие ему люди зовут его Дикон. Я тоже стала звать его Дикон. Иногда мы просто молча смотрели друг на друга. Мне казалось, что он самый красивый человек из всех, кого я видела, красивый совсем другой красотой, чем мои родители. Наверно, это можно было назвать влюбленностью, но никто из нас сначала не понимал этого, вероятно потому, что ни с кем из нас подобного раньше не случалось.