Глядя на Эми, Роберт почти желал, чтобы она была не такой преданной, а он сам – не таким привлекательным. Поэтому чуть ли не с надеждой произнес:
– Я так долго отсутствовал, а ты молода и хороша собой. Признайся, ты ведь не была мне верна?
Эми возмутилась:
– Разумеется, я была тебе верна! Как ты можешь говорить такое? – Ее глаза наполнились слезами. – Неужели ты думаешь, что я могла встретить кого-то, кто может сравниться с тобой?
Она смотрела на него сквозь слезы. Он выглядел чуть старше после заключения, но от этого не менее привлекательно. Его рот стал более жестким, но это только придало его лицу мужества, а печаль, поселившаяся в глазах, сделала еще более интригующей улыбку. Любая женщина, глядя на него, видела, что этот человек считает жизнь увлекательным приключением и охотно предлагает ей разделить его с ним.
Тесть Роберта с удовольствием его приветствовал. Он верил, что если сейчас муж его дочери находится не в самом лучшем положении, так будет не всегда.
– Добро пожаловать домой, Роберт. Мы все очень рады видеть тебя. Очень хорошо, что твое присутствие снова оживит наш дом, а бедняжка Эми опять будет счастлива. Девочка места себе не находила и заставляла нас всех делить с нею ее печаль.
И началась простая жизнь. Но разве она могла быть достаточной для веселого лорда Роберта? С тоской он думал о дворе и том великолепии, которое когда-то воспринимал как должное. Роберт-сквайр! Роберт-фермер! В этом было слишком много иронии. Его прадед был фермером. Неужели он теперь замыкает круг?
Роберт ездил верхом по поместью, наблюдал, как работают крестьяне, складывая зерно в амбары. Иногда помогал им молотить зерно, потому что ему доставляло удовольствие что-то колотить, или брал корзину в форме веера, в которой просеивали зерно, и с силой ее вытряхивал. И все это делал с жесточайшей обидой.
Он участвовал в ноябрьском забое скота и засолке его на зиму; собирал ветви остролиста и ивы, чтобы украсить ими холл; пел рождественские песенки; много пил и набрасывался на простую пищу, словно голодный волк. А еще танцевал деревенские танцы и занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседа-сквайра, и доярка с фермы. Кто они, не имело никакого значения, любая принадлежала лорду Роберту, стоило ему только ее пожелать.
Однако все это приносило только временное удовлетворение.
В январе умерла Джейн Дадли. Ее похоронили в Челси. То немногое, что у нее оставалось, она завещала своим детям, выразив надежду, что скоро их наследство будет им полностью возвращено.
После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Он гулял с братьями по улицам, иногда встречая людей королевского двора, который был теперь для него закрыт. Видел королеву и се мужа; слышал угрюмые шепотки против испанского брака; заметил, как плохо выглядит королева, и порадовался этому.
На Смитфилд-сквер теперь горели костры, на которых жгли протестантов. Роберт вдыхал их едкий запах, слышал крики мучеников. А однажды даже увидели это жуткое зрелище. Содрогаясь, Роберт, Эмброуз и Генри поспешили уйти и расположились на берегу реки, молчаливые, но полные разгневанных мыслей.
Роберт заговорил первым:
– Народ недоволен. Как можно было допустить, чтобы к нам сюда перенесли испанские традиции!
– Народ восстал бы, если бы его кто-то возглавил, – предположил Эмброуз.
– Как это сделал Уайетт? – спросил Генри.
– Уайетт потерпел поражение, – напомнил Эмброуз, – но мог и преуспеть.
– Подобные вещи требуют долгих размышлений, тщательного планирования и подготовки с помощью верных друзей, – сказал Роберт. – Не забывайте о сырых тюремных камерах, о запахе с реки, о звонящих колоколах. Помните о нашем отце. Помните о Гилдфорде. Джона тоже убил Тауэр, хотя фактически он умер позже. Джон был бы сейчас жив, если бы не заключение.
– И это говоришь ты, Роберт? – воскликнул Эмброуз. – Совсем непохоже на тебя.
Роберт рассмеялся. Он думал об апреле в лондонском Тауэре, о страсти, выразившейся в словах, произнесенных через решетки камеры. «Однажды, – сказал он себе, – вы узнаете, на что я способен».
– Значит, там в Норфолке ты строишь планы? Берегись, брат!
– Мои планы совершенно безопасны. И я ими ни с кем не делюсь. Именно так и надо строить планы.
Мимо них прошли двое мужчин. Один из них, оглянувшись через плечо, поздоровался:
– Добрый день, милорды! Братья вскочили на ноги.
– Мы вас не знаем, – отозвался Роберт.
– Зато все знают лордов Дадли.
– Вы хотели побеседовать с нами? – спросил Роберт.
– Мы служили вашему благородному отцу, милорд, – ответил мужчина. – И никогда не забудем эти дни. Пусть добрая удача вернется к вашей семье. Милорды, людям не нравится испанский брак.
– Это дело королевы, – посчитал разумным напомнить Эмброуз.
– Милорд, вы так думаете? А другие полагают, что брак королевы – дело ее соотечественников. Кстати, эти люди собираются во дворе церкви Святого Павла. Они будут рады видеть тех, чьи ноздри оскорблены запахом смитфилдских костров.
Мужчины раскланялись и удалились, а трое братьев посмотрели друг на друга.
Генри посоветовал:
– Давайте не вмешиваться. Разве мы не получили хороший урок?
Но Роберт не обратил на него внимания. Он вспомнил монотонную жизнь в Норфолке. Его место здесь – если не при дворе, то тогда среди заговорщиков Святого Павла.
Встречи в церковном дворе, где люди вели разговоры о необходимости низложить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету, возбуждали Роберта. Когда она взойдет на него, с его скучной жизнью тоже будет покончено. Роберт предстанет перед ней, напомнит, что поклялся быть ее рабом. А может, пройдет немного времени, и она станет его рабыней. Какая женщина из любивших его была способна ускользнуть? Его мужское обаяние действовало одинаково неотразимо как на герцогинь, так и на молочниц. Столь же неотразимо оно будет и для королевы.
Эми обижалась на мужа. Почему он так долго остается в Лондоне? Если не вернется, она умрет от тоски. Грозилась приехать в Лондон, чтобы узнать, что его там держит.
Роберт пытался успокоить ее нежными посланиями и краткими приездами в Сайдерстерн. Даже объяснял ей некоторые свои планы.
– Понимаешь, Эми, в Сайдерстерне я завишу от твоего отца. Мне это не нравится. Я хотел бы вернуть мое наследство.
– Ты снова попадешь в беду, – предостерегала она. – Тебя посадят в Тауэр, а я умру.
Тогда он снова становился веселым, очаровывая ее так, как очень хорошо умел это делать; изображал страстного любовника.
– Неужели я мог бы оторваться от тебя, если бы это не было необходимо? Но это важно. Мы снова будем богаты. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота всех там поразит.