«Я написала твоим родителям, чтобы они не препятствовали твоему приезду ко мне. Мне необходимо твое общество. Нет состояния более неудобного, унизительного и скучного, если оно не оживляется приступом физической боли, чем беременность. Клянусь, больше этого не случится. Я хочу, чтобы ты приехала и пожила у меня. Ремус согласен. Фактически он даже хочет этого. Он так радуется мысли о ребенке и так гордится собой (в его-то возрасте!), что терпеливо сносит все вспышки моего раздражения. Я не знала, что мне делать, чтобы рассеять эту скуку и облегчить мучения, и вдруг подумала — Дамаск! Ты должна немедленно приехать и остаться до рождения ребенка. Это несколько недель. Не приму никаких отговорок. Если ты, не приедешь, я никогда тебе этого не прощу!»
Вошел отец. В руке он держал письмо от Кейт.
— Ручаюсь, — сказал он, — ты знаешь уже суть дела.
— Бедная Кейт, — ответила я. — Думаю, она не предназначена рожать детей.
— Дорогая моя, но это удел каждой женщины.
— Каждой женщины, кроме Кейт, — возразила я. — Ну, так ехать мне?
— Тебе решать.
— Значит, ты разрешаешь?
Он кивнул, смотря на меня насмешливо и нежно. Впоследствии мне хотелось знать, предчувствовал ли он что-то.
— Я не хочу оставлять тебя, — сказала я ему.
— В положенный срок птицы покидают гнезда.
— Это будет ненадолго, — уверила я его. На следующий день Эймос Кармен уехал, а я занялась приготовлениями к отъезду. Я впервые покидала наш дом. С отвращением я смотрела на свою одежду. Я понимала, что мои платья будут выглядеть очень скромными в великолепном особняке Кейт.
Мне нужно было проплыть на барке вверх по реке около десяти миль, там меня встретят слуги Ремуса. Я возьму с собой двух служанок. Том Скиллен будет править баркой. Потом мой багаж погрузят на вьючных мулов и лошадей, которые доставят меня в замок Ремуса.
Я очень волновалась, хотела поскорее увидеть Кейт. Без нее и Кезаи, какой она была в былые дни, жизнь шла однообразна и скучно. Тогда был еще и Бруно. О нем я тосковала больше всего и часто спрашивала себя, почему. Он казался таким далеким, и у меня возникала мысль, помнит ли он вообще о моем существовании. Но я не менее, чем Кейт, чувствовала огромное влечение к нему — у Кейт это выливалось во властное желание иметь его около себя, а у меня — во что-то вроде благоговейного уважения. Кейт требовала внимания, а я была рада хотя бы видеть его. Я довольствовалась крошками, падающими со стола богача, а Кейт сидела за ним, наслаждаясь трапезой.
Накануне моего отъезда опять появился Эймос Кармен. Я случайно наткнулась на них с отцом. Они стояли у каменного парапета у реки и о чем-то горячо спорили.
— А, вот и Дамаск. Подойди, дочка, — позвал отец. Я взглянула на них и сразу поняла, что они чем-то озабочены.
— Что случилось? — вырвалось у меня.
— Этой девочке ты можешь доверить свою жизнь, — сказал отец.
— Батюшка! — воскликнула я. — К чему эти слова?
— Дитя мое, — ответил он, — мы живем в опасное время. Наш гость уедет уже сегодня. Но я советую тебе даже не упоминать о том, что он приезжал к нам.
— Хорошо, отец, — пообещала я.
Они спокойно улыбались, а я была так взволнована предстоящей поездкой к Кейт, что почти сразу забыла об их словах.
* * *
Я уезжала на следующий день. Отец, матушка, Руперт и Саймон Кейсман пришли на пристань проводить меня. Матушка просила меня запомнить, как садовники Ремуса борются с тлей и какие травы выращивают, а также узнать, есть ли у них растения, ей неизвестные. Отец прижал меня к груди и попросил поскорее вернуться и помнить, что дом Кейт — это не наш дом, поэтому нужно следить за тем, что говоришь. Руперт тоже попросил меня вернуться побыстрее, а Саймон Кейсман посмотрел на меня со странным блеском в глазах, будто и злился, и смеялся надо мной, давая понять, что его самым большим желанием было заполучить меня в жены.
Я помахала им с барки и молча помолилась, чтобы все было хорошо до моего возвращения.
Том Скиллен ловко вел барку вверх по реке. Мимо нас проплывали другие барки и лодки. Чтобы как-то скоротать время, я спрашивала Тома, который очень изменился после смерти Кезаи, так и не придя в себя, знает ли он, чьи это суда. Когда мы проплывали мимо Хэмптона, огромного дворца, становившегося все грандиознее с каждой неделей, я, как всегда, вспомнила о короле и кардинале, стоявших рядом на плывущей по реке барке.
Потом я подумала, как приятно, наверное, плыть всей семьей на барке, далеко-далеко в страну, где, я верила, людям не угрожают опасности, окружающие нас. Я представила мирный дом, такой, как наш, но за тридевять земель, там, где его не могли коснуться несчастья.
Далеко? Но где человек может находиться в безопасности? Я думала о жителях Линкольншира и Йоркшира, восставших против реформы церкви, которую проводили король и Томас Кромвель. Что стало с ними? Дрожь пробежала по спине. Я вспомнила монаха и брата Амброуза, висящих на виселице возле Аббатства. Нигде не было спокойствия. Можно только молиться, чтобы тебя миновала опасность. Знали ли те люди из Йоркшира и Линкольншира, отправляясь в паломничество за милосердием, что многие из них кончат на виселице?
Смерть. Разрушение. Убийства. И так повсюду.
Я горячо молилась, чтобы несчастье никогда не пришло в дом у реки, мой дом. Но, как часто говорил отец, мы живем в жестокое время, и несчастье, поразившее одного, касается каждого. Люди связаны незримыми узами. Смерть может указать перстом на любого из нас.
Было ли так во время предыдущего царствования? Генрих VII Тюдор был мрачным скрягой. Народ никогда не любил его, в нем не было кипения страстей. Будучи внуком Оуэна Тюдора и королевы Екатерины, вдовы Генриха V, он обладал сомнительными правами на престол. Поговаривали, что королева и Тюдор никогда не состояли в браке. Но чтобы обосновать свое право, король Генрих VII Тюдор женился на Елизавете, старшей дочери Эдуарда IV, — и таким образом одним ударом укрепил свое генеалогическое дерево и объединил дома Йорков и Ланкастеров. Умный король, хитрый и нелюбимый, но сделавший Англию богатой. Конечно, и тогда жизнь была полна тревог, но никогда их не было так много, как сейчас. Никогда трон не занимал такой деспотичный монарх, стремившийся одновременно удовлетворить свои страсти и успокоить совесть.
Но хватит о страшном. Я стала думать о Кейт, ее браке и моем замужестве, которое, я думаю, нельзя долго откладывать.
Передо мной стоял выбор — Руперт или Саймон. Я знала, что никогда не изберу последнего. Хотя, как сказал отец, Саймон прекрасный юрист — ценное качество как для работы, так и для дома — он вызывал во мне отвращение. Это должен быть Руперт, честный и добрый Руперт, который мне очень нравился, но его мягкость делала меня равнодушной к нему. Думаю, что, как все девушки, я мечтала о сильном мужчине.
Потом я подумала о Бруно. Как мало мы знали Бруно. Он никогда не подпускал к себе. Но с тех пор, как я услышала историю о ребенке, найденном в рождественских яслях, он стал для меня идеалом. Я уверена, сама его странность притягивала меня, как и Кейт. Мы тогда верили, что он не такой, как все, и каждая по-своему любила его.