Саймон Кейсман действовал более решительно. Я не забыла, что это он организовал мое свидание с отцом. Он также присутствовал при его казни и казни Эймоса Кармена и рассказал нам об этом.
— Ты можешь гордиться отцом, Дамаск, — сказал он. — Он шел навстречу смерти спокойно, без страха. Положил голову на плаху со смирением, восхитившим всех.
Я молчала, горе захлестывало меня. Слез не было. Матушка сказала, что мне лучше поплакать.
Саймон добавил:
— Его последние мысли были о тебе. Я говорил с ним. О тебе была его самая большая забота… о тебе и твоей матушке. Он жаждал увидеть вас под защитой сильного человека. Это было его самое большое желание. Дамаск, я здесь, чтобы заботиться о тебе. Ты нуждаешься в сильной руке, на которую могла бы опереться, и в любви, которую только муж может тебе дать. Давай не будем больше откладывать. Это было бы и его желанием. И помни, мы живем в опасное время. Когда человек обвинен в измене, кто знает, что ожидает его семью? Тебе нужен я, чтобы заботиться о тебе, Дамаск, а ты нужна мне, потому что я люблю тебя.
Я посмотрела на него, и старое отвращение вернулось. Мне вновь почудилась лисья маска на его лице, и я отпрянула от него. Несомненно, выражение лица выдало мои чувства.
— Я не выйду замуж по расчету, Саймон, — сказала я. — Хотя я благодарна тебе за то, что ты сделал для меня в это ужасное время, я не могу выйти за тебя замуж. Я не люблю тебя, а без любви я не представляю супружескую жизнь.
Он повернулся и вышел.
Я забыла о нем. Я думала только о своей потере.
* * *
Через два дня после казни отца произошло странное событие. Мне не сказали об этом, потому что не хотели еще больше огорчить меня. Голова отца, надетая на кол, была выставлена на Лондонском мосту. Отца хорошо знали в Сити, и это было своего рода предупреждением всем, кто не желал подчиняться приказам короля. Там были головы и других казненных, но знать, что голова отца среди них, было бы для меня слишком большим испытанием. Я помнила, как пять лет назад наш сосед, сэр Томас Мор, был обезглавлен, и его голова торчала на мосту. Но потом голова исчезла, и пронесся слух, что его дочь Маргарет Роупер ночью пришла на мост и сняла голову отца, чтобы достойным образом похоронить ее.
Если бы я знала, что голова отца выставлена на мосту, я бы поступила так же, как Маргарет. Я бы попросила Саймона Кейсмана помочь мне.
Один из слуг сообщил нам, что головы больше на мосту нет. Она исчезла. Он видел это сам. Лодочник рассказал ему, что все пришли в смятение, когда на рассвете нашли кол без головы казненного.
Все помнили о сэре Томасе Море, ибо его доброта жила в памяти людей, и многие считали его святым. У него была любимая дочь, которая забрала его голову. Я тоже была любимой дочерью.
Как бы я хотела сделать так, как сделала Маргарет. Я хотела бы пробраться ночью тайком на мост и снять голову любимого человека, чтобы похоронить ее по христианскому обряду.
Но голова отца таинственно исчезла.
* * *
Один день походил на другой. Я не могла поверить, что прошло лишь четыре дня с той поры, как матушка заставила меня выпить маковый настой, а я спала в те минуты, когда отец шел навстречу смерти.
Я должна была быть рядом с ним. Он одобрил бы поступок матушки, я знала это, потому что не хотел, чтобы в тот страшный час я была с ним. Я все время думала о своей утрате, перебирая в памяти события моей жизни, связанные с отцом. Все в нашем доме напоминало о нем.
И сад был прежним. Я пошла к реке и села на стену. Я следила за лодками и опять, в который раз, вспомнила короля и кардинала.
Я оставалась там, пока не стемнело и за мной не пришла матушка.
— Ты заболеешь, если будешь так себя вести. Я пошла с ней к дому, но не смогла войти внутрь и побрела опять в парк. Я смотрела, как появлялись первые звезды, когда услышала, как кто-то тихо позвал меня. Я обернулась и увидела Руперта.
— Ах, Руперт! — сказала я. — Никто их нас не может опять стать счастливым.
— Ты не можешь вечно испытывать боль, — мягко ответил он. — Она притупится, а потом придет время, когда ты забудешь о ней.
— Никогда! — с жаром возразила я.
— Ты так молода, и отец так много значил для тебя. Но будут и другие люди, которых ты будешь любить так же сильно. Твой муж… твои дети…
Я нетерпеливо покачала головой, а он продолжал:
— Мне надо кое-что сказать тебе.
Я подумала, что он опять будет предлагать руку и сердце, и хотела вернуться в дом, но его слова остановили меня:
— У меня голова твоего отца, Дамаск.
— Что?
— Я знал, что ты не хотела бы, чтобы она оставалась там, на всеобщем обозрении. Мне помог Том Скиллен. Я доверяю ему. Когда стемнело, он ждал в лодке, а я снял кол… я принес его голову… для тебя.
Я повернулась к нему, он обнял меня и прижал к груди.
— О, Руперт, — прошептала я наконец, — если бы тебя поймали…
— Меня не поймали, Дамаск.
— Могли поймать. Ты очень рисковал.
— Дамаск, — сказал он, — я хочу, чтобы ты знала, я готов пожертвовать всем ради тебя. Я помолчала, потом спросила:
— Где она?
— Она спрятана в ларце… Я знаю, ты захочешь похоронить ее. Я кивнула:
— Отец однажды сказал, что хотел бы быть похороненным на кладбище Аббатства.
— Мы похороним его там, Дамаск.
— А сможем?
— Конечно! Только ты и я должны знать об этом. Только ты и я будем скорбеть на его погребении. Мы все сделаем, как скажешь ты.
— Руперт, как хорошо, что его головы больше нет там… где все могли насмехаться над ней…
— Доброту нельзя устыдить, как бы над ней не насмехались.
Я схватила его руку и сжала ее.
— Когда мы ее похороним, Руперт?
— Сегодня же ночью, — сказал он. — Когда все уснут, мы пойдем на кладбище, и он найдет там успокоение.
Мы прошли через скрытую плющом дверь. Было жутко при слабом свете нарождавшейся луны. Руперт принес с собой фонарь и лопату.
— Не бойся, здесь никого нет, — успокаивал он меня.
— Только духи монахов, умерших ужасной смертью, когда у них отнимали сокровища.
— Они не тронут нас.
Мы пришли на кладбище. Я стояла, держа фонарь, пока Руперт копал могилу. Я сама опустила в землю ларец с драгоценными останками. Потом мы вместе помолились и призвали Божье благословение на этого замечательного, доброго человека.
Я никогда не забуду, как слезы брызнули у меня из глаз при звуке падающих на ящик комьев земли.
Думаю, что именно тогда я снова обрела желание жить.