Мне разрешили ужинать в большом зале, когда были гости, а раз эта привилегия дана была мне, значит, и Сенаре. Мы радовались таким случаям, жадно слушали разговоры, а потом смотрели, как танцевали. Приглашали Дикона для демонстрации танцевальных фигур, и несколько раз Сенара была его партнершей. Все громко аплодировали. Сенара любила такое внимание, ибо жаждала восхищения, ей надо было постоянно убеждаться в том, что она красива, привлекательна, желанна. Поскольку я всегда старалась найти всему причину, я убедила себя, что она стала такой в те годы, когда ее матери не было в замке. Но теперь, конечно, ее мать была хозяйкой дома, и я отошла на второй план. Я не обращала на это внимания, считала естественным, что мать любит своего ребенка больше, чем падчерицу. Кроме того, я часто думала, а не являюсь ли я вечным напоминанием о моей матери?
Я вспоминаю сейчас, как все обсуждали заговор, получивший название «Порох». Когда мой отец говорил, голос его заглушал всех за столом, и люди замолкали. Мачеха сидела рядом с ним, а по обеим сторонам — важные гости. Слуги уже больше не сидели на нижнем конце стола — этот обычай вышел из моды.
Отец сказал:
— Гай Фоке заговорил на дыбе! Он выдал всех, и им всем отрубят головы.
Сенара слушала, широко раскрыв глаза. Кажется, Уильям Кейтсби и его сообщники, сэр Эверард Дибби и Френсис Трешам, были главарями. К ним присоединился родственник великого Перси Нортамберленда, ландскнехт Гай Фоке. Трешам, женатый на сестре лорда Монтигля, написал ему и предупредил, чтобы он в такой-то день не ходил в парламент. Монтигль показал письмо лорду Сесилю, который приказал обыскать подвалы, и там были найдены бочонки с порохом. Это было в два часа утра. Гая Фокса обнаружили, когда он приехал, чтобы поджечь порох. Его схватили, и после жестокой пытки он выдал своих сообщников. Однако палаты парламента были спасены, и по всей стране люди удивлялись чудесному случаю, который помог раскрыть заговор. Такое никогда не забудется.
А за нашим столом обсуждали угрозу со стороны католиков.
— Мы не потерпим здесь папистов! — кричал сквайр Хоган, один из наших соседей, с лицом, красным от вина и гнева. — Будьте уверены!
Моя мачеха улыбалась своей странной таинственной улыбкой, а я с удивлением думала, откуда она пришла, когда море выбросило ее в ту ночь, перед рождением Сенары? Она держалась отстраненно, будто презирала людей, сидящих за ее столом. Говорят, что она из Испании? Конечно, она была похожа на испанку. Бабушка сказала, что в этом нет сомнения, потому что до того, как выйти замуж за дедушку, она была замужем за испанцем с острова Тенериф. Испанцы были католиками, и очень стойкими, но, я думаю, у ведьм совершенно другая религия.
Я резко одернула себя. Я не должна думать о ней как о ведьме, хотя мне кажется, она никогда не верила в Бога, никогда не ходила в часовню, хотя Коннелл, Сенара и я ходили туда регулярно. Редко я видела там и отца.
Заговор «Порох» оказал влияние на нашу семью. Очень скоро после той ночи, когда я сидела за столом и слушала разговоры об этом, из Лайон-корта к нам приехал гонец с печальным известием: умер мой дедушка. Бабушка хотела, чтобы Коннелл и я приехали на похороны.
Отец не возражал, а когда Сенара услышала, что мы уезжаем, она тоже захотела поехать. Мне всегда льстила ее преданность, и я была тронута. Действительно, казалось, будто она несчастна без меня. Так как ее мать казалась безразличной ко всему, что делала Сенара, ей позволили поехать.
Без дедушки Лайон-корт стал очень печальным. Я поняла, что уже никогда не будет так, как раньше. Дедушка был таким огромным человеком — я имею в виду не рост. Лайон-корт всегда преображался, когда он был там: постоянно слышался его громкий голос, он вечно ругал слуг и бабушку, а теперь дом был тихим и молчаливым.
Бабушка вдруг постарела, сморщилась. Ведь ей уже было шестьдесят пять лет. Смерти тех, кого она очень любила — своей матери, дочери, а теперь и дедушки ослабили ее, сбили с толку, она будто удивлялась, что же делать на земле без них? У меня было тревожное предчувствие, что вскоре и она последует за ними.
Коннелл был весьма удручен, потому что был дедушкиным любимцем. Старик любил мальчиков, но, конечно, любовь к женщинам была стержнем его натуры. Следовало бы говорить, что женщины были ему необходимы. Мальчики, члены его семьи, доставляли ему радость, какую девочки никогда не могли принести. Его любовницам не было числа, но любил он только бабушку. Она была ему подстать вспыльчивая, способная постоять за себя, совсем не такая, какой была моя мама или я буду в будущем. Бабушка часто говорила, что я была похожа на ее мать.
Она привела меня в часовню, где стоял гроб деда. По обеим сторонам его горели свечи. Она сказала:
— Не могу поверить, что он ушел, Тамсин! Без него все кажется так пусто, и ничто уже не имеет значения.
Потом она рассказала, как он умер.
— Если бы не было этого заговора, я уверена, он был бы сегодня с нами. Его гнев всегда был ужасен, он не мог контролировать себя. Я всегда его предупреждала: «Когда-нибудь ты грохнешься замертво, если не сможешь справиться со своими приступами гнева». Так оно и произошло, в конце концов. Он услышал о заговоре. «Паписты! — сказал он. — Вот это кто. За всем этим стоят испанцы. Мы их победили в честном бою, а они пользуются грязными методами. Будь они все прокляты!» С этими словами он упал — и все! В конце концов, испанцы убили его, понимаешь, Тамсин?
Разговаривая со мной о дедушке, она находила утешение. Она рассказала мне, как они встретились, как она ненавидела его, как он преследовал ее, о своих приключениях, прежде чем, наконец, она вышла за него замуж.
— Где-то в глубине души, Тамсин, я всегда знала, что он тот, кто мне нужен. Всегда, когда я была вдали от него, я понимала, что он есть в моей жизни. А теперь его нет!
Я пыталась утешить ее, рассказывая, как чувствую, что моя мама в действительности не ушла.
— Мне кажется, я чувствую ее близкое присутствие. Когда я несчастна или чего-нибудь боюсь, я зову ее и тогда страх проходит.
— Благослови тебя Господь, внученька! В день похорон приехал Фенн Лэндор. Он вырос и очень отличался от того мальчика, которого я знала раньше. Скоро ему будет шестнадцать — и мне тоже, мы уже не были детьми.
Дедушку похоронили на кладбище Пенлайонов. Оно не было таким старым, как в замке Пейлинг, потому что в доме успели прожить только несколько поколений.
Коннелл, Сенара, Фенн и я ездили вместе на прогулки. Фенн и я всегда оказывались вместе. Ему нравилось это, потому что он хотел поговорить со мной о «Трейдинг компани», членом которой он теперь являлся. Он сказал, что собирается занять место отца: он до сих пор много говорил о нем.
— Скоро я узнаю, что с ним случилось, — сказал он. Я вспомнила его бабушку, которая считала, что Фенимор лежит на дне моря. Мы могли говорить о наших родителях, ведь мы находились в одинаковом положении и нам было очень хорошо вместе. Сенара ворчала: