Я вновь вернулась к гостям в холл. Только сейчас я смогла по-настоящему рассмотреть Харриет, сбросившую плащ и протянувшую к огню руки. Даже в таком положении, когда она сидела у очага на корточках, было заметно, что она высокого роста. Ее густые темные волосы, высвободившись из-под капюшона, упали на плечи, красиво обрамляя бледное лицо. Мое внимание сразу привлекли ее глаза, темно-синие, слегка удлиненные, загадочные, словно скрывающие какую-то тайну; ее пушистые темные ресницы; ее густые черные брови, резко контрастировавшие с бледной кожей. Губы были ярко-красными (как я позже узнала, она пользовалась губной помадой). Довольно высокий лоб, острый подбородок. Многих людей с похожими чертами лица тут же, едва увидев, забываешь, взглянув же на Харриет Мэйн хотя бы раз в жизни, ее невозможно было забыть.
Я вдруг осознала, что уже довольно долго разглядываю ее в упор; она это заметила и, похоже, слегка развеселилась. Думаю, она привыкла к таким вещам.
Она поразила меня, сказав:
— Я англичанка.
Я пожала протянутую мне руку, и несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Она явно меня изучала.
— Я не слишком давно играю в этой труппе, — сказала она по-английски.
— Сейчас мы направляемся в Париж, где будем играть перед большими аудиториями… но мы заглядываем по пути и в небольшие поместья, играя спектакли, чтобы заработать на ночлег и пропитание.
— Мы вас приветствуем! — ответила я. — Сюда еще не заглядывали странствующие актеры. Мы с нетерпением ожидаем вашего представления и сделаем все возможное для того, чтобы принять вас должным образом. Как видите, здесь нет особой роскоши. Мы изгнанники и живем в ожидании, когда наш король вернется на трон.
Она кивнула.
Затем она повернулась к актерам и на беглом французском сказала, что я симпатичная особа и им сегодня следует постараться изо всех сил, чтобы доставить зрителям удовольствие.
Я решила, что, поскольку горячее уже готово, они могут приняться за еду, поэтому я пригласила гостей к столу, и в зал внесли огромное, в клубах пара, блюдо. Его содержимое исчезло довольно быстро, но, пока они ели, у меня была возможность хорошенько рассмотреть актеров — живописных, разговаривающих звучными голосами, произносящих самые банальные фразы так, будто речь шла о вопросах чрезвычайной важности. Глава труппы и его жена с удовольствием возились с нашими малышами, которые сгорали от любопытства.
Потом пошел снег, и месье Ламотт, глава труппы, заявил, что им чрезвычайно повезло, так как они вовремя добрались до замка Изобилия. Я, в свою очередь, извинилась за отсутствие должного изобилия и за то, что мы не привыкли принимать гостей и не сумеем занять их так, как следовало бы.
До чего же увлекательны были их разговоры! Они обсуждали пьесы, свои роли и места, где им доводилось играть; и всем нам, слушавшим их, казалось, что жизнь актеров — лучшее, о чем только можно мечтать. Вошли Жанна, Марианна и Жак и, притулившись в уголке, стали прислушиваться к беседе, которая с течением времени становилась все оживленней. Я послала Жака к Ламбарам с приглашением посетить нас и посмотреть спектакль. Вскоре он вернулся и сообщил, что они приняли приглашение с восторгом.
Харриет была менее разговорчива, чем остальные. Я заметила, что она осматривается, оценивающе изучая обстановку, видимо, сравнивая ее с иными, более роскошными покоями, где ей доводилось бывать. Время от времени сна бросала на меня быстрый испытующий взгляд.
Она сидела рядом с очень привлекательным молодым человеком, которого все звали Жабо. Мне показалось, что он несколько тщеславен, так как ему постоянно хотелось обратить на себя внимание. Когда Анджи подошла к нему, положила руки на его колени и сказала: «Какой ты хорошенький!», все расхохотались, а Жабо был так польщен, что поднял ее на руки и расцеловал. Бедная крошка Анджи тут же перепугалась и выбежала из холла, но вскоре возвратилась и стала поодаль, не отрывая глаз от Жабо.
— Еще одна твоя поклонница, мой мальчик! — заметила мадам Ламотт, и все рассмеялись.
Флоретт, одна из актрис, слегка поджала губы и сказала:
— Нам следовало бы предупредить малышку о том, что Жабо непостоянен в своих пристрастиях. Харриет, пожав плечами, сказала:
— Это слишком общеизвестно, — и пропела низким сильным голосом:
Хватит плакать, дамы,
О мужском непостоянстве…
Все вновь расхохотались.
Они сидели за столом уже довольно долго, и я решила посоветоваться с Жанной и Марианной. Нам надо было подумать, как накормить их ужином после окончания спектакля, назначенного на шесть часов. Мы были просто обязаны не ударить в грязь лицом. Что же предпринять?
Служанки были полны решимости сделать все возможное в данных обстоятельствах, а Жак уже начал заносить багаж актеров в холл. Дети в восторге уставились на саквояжи, из которых торчали костюмы, усыпанные мишурой. Впрочем, нам это мишурой не казалось. Актеры словно привезли с собой все необходимое для колдовства.
Они заявили, что будут спать в холле. У них есть пледы и одеяла, а в путь они собираются отправиться рано утром, как только рассветет. Они не имеют права опоздать на свой ангажемент в Париже.
Я запротестовала. Актеры не должны спать на полу. Замок, конечно, не может похвастаться роскошью и скорее напоминает простой загородный дом, но предоставить в распоряжение гостей несколько комнат — вполне в наших возможностях.
— Теплота вашего приема греет нас сильнее, чем горячее вино в холодный день, — торжественно произнес месье Ламотт.
Мне надолго запомнился этот вечер. В подсвечниках горели свечи, а зрители еще до начала представления были в восторге. Здоровенные, обычно шумные сыновья Ламбара сидели тихо, как зачарованные, и мы все разделяли их благоговейный трепет. Дети сидели на полу, скрестив ноги. По счастливому стечению обстоятельств в конце холла находился небольшой помост, который и был превращен в сцену.
Играли «Венецианского купца». Харриет исполняла роль Порции, и из всех актеров именно от нее я не могла оторвать глаз. Она была одета в платье из синего бархата с блестящим поясом. При дневном свете, вероятно, стало бы заметно, что бархат потерт и покрыт пятнами, а пояс украшен дешевой мишурой, но слабое освещение скрадывало все несовершенства, и мы видели лишь красоту, в которую с готовностью верили.
Это было подлинной магией. До сих пор мы никогда не видели настоящих актеров, хотя сами время от времени переодевались в соответствующие костюмы и разыгрывали небольшие сценки, казавшиеся нам верхом совершенства. Жабо играл прекрасного Бассанио, месье Ламотт был коварным Шейлоком с горбом на спине и с весами в руках. Наши малыши завопили от ужаса, когда он появился в решающей сцене, а Анджи разревелась, решив, что он на самом деле собирается отрезать принадлежащий ему фут живой плоти.
— Не позволяй ему, не позволяй! — рыдала она, и мне пришлось утешать ее, предлагая подождать и посмотреть, как Порция уладит это страшное дело.